Второй был высок, худ, с ввалившимися щеками, он что-то дожевывал и оказался переводчиком; проглотив то, что у него было во рту, и вытерев бледные губы носовым платком, он сказал по-русски, почти без акцента:
— Здравствуйте, господа! Приношу свои извинения: ваш визит пришелся на время обеда. Разрешите представить: господин Бассовиц, советник посольства его величества императора Германии Вильгельма Второго! А вы, простите…
— Я представитель советского правительства и работник Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Вот наш мандат, мой и товарища, — Блюмкин передал переводчику недавно рожденный на Лубянке фальшивый документ. — Мы просим аудиенции у графа Мирбаха, поскольку дело, с которым мы пожаловали к вам, касается лично его.
— Вот как! — удивленно воскликнул недообедавший и перевел советнику посольства и сказанное Блюмкиным, и текст «мандата».
Тень беспокойства промелькнула на лице господина Бассовица, однако он сказал холодно, но вполне учтиво:
— Что же, прошу, господа!
Темноватый коридор; направо — приемная: мягкая мебель, канцелярский стол с несколькими телефонами; никого — суббота…
— Побудьте здесь, — говорит господин советник посольства. — Я доложу.
И, взяв «мандат», он уходит.
С визитерами остается переводчик. Он с любопытством, которое постепенно переходит в беспокойство, рассматривает Николая Андреева — фотограф ВЧК красен, лицо покрыто бисеринками пота.
— Жарко…— приходит на помощь товарищу Блюмкин.
— Действительно жарко, — соглашается переводчик. — Сейчас!.. — Он щелкает выключателем, и под потолком начинает вращаться вентилятор. В приемной возникает ветерок.
Николай далеко не свежим носовым платком вытирает лицо.
— У вас в Германии в эту пору тоже жара? — спрашивает Блюмкин.
Но переводчик не успевает ответить — появляется господин Бассовиц:
— Прошу, господа!
Шагая за советником германского посольства, Яков Блюмкин думает, наливаясь ненавистью, яростью, нетерпением: «Заладил, пруссак вонючий: господа, господа! Мы для вас не господа, а товарищи всего угнетенного человечества!»
Невероятное дело: эти мысли возвращают руководителя акции в состояние полного спокойствия, появляется чувство, которое приблизительно можно выразить такими словами: «Мы тут хозяева положения, а вы — бараны».
Опять коридор, поворот направо; нечто вроде зала для приемов, зеркала по углам, кажется, какие-то скульптуры из белого мрамора — все это быстро мелькает, советник и Блюмкин проходят зал насквозь. И вот — гостиная: кресла, диваны, круглый мраморный массивный стол под светло-коричневой скатертью, в центре фарфоровая ваза в виде огромного листа винограда, на ней фрукты: яблоки, персики, незнакомые продолговатые зеленые плоды, виноград.
«Значит, в кабинет посла можно попасть, если нырнуть в боковую дверь — там опять коридор, в кабинет — вторая дверь направо… Молодец этот электротехник Вайсман! Все точно на своем плане изобразил…»
— Присаживайтесь, господа! — говорит советник посольства Бассовиц. — Сейчас с вами поговорят.
Не простившись, он уходит. С визитерами остается переводчик.
«Как это… С нами поговорят?.. Нам нужен посол!» — в глазах у Блюмкина темнеет от злости.
Несколько минут проходят в напряженном молчании. Блюмкин сидит на диване у открытого окна, выходящего в Денежный переулок, Андреев расположился в кресле у двери.
В гостиной появляются двое: пожилой мужчина с породистым аристократическим лицом, в строгом черном костюме и молодой человек лет двадцати пяти в парадной форме лейтенанта германских войск — строен, подтянут, энергичен. Переводчик представляет их:
— Первый советник нашего посольства господин Карл Рицлер, военный атташе посольства Леонгарт Мюллер.
— Вы от господина Дзержинского? — вежливо, но холодно спросил Рицлер, обращаясь к руководителю «акции».
— Да.