– Глаза наши просветлели, валлахи-билляхи, как только прогнали этого людоеда Реза. Чем мы были при нем? Меньше, чем пыль. Пхе! Что я говорю, ниже, чем грязь, да будет дух наш вашей жертвой… Туркменские каджары, поработители иранского народа, за сотни лет меньше выпили нашей крови, чем этот деспот, но вот пришло время – и народ, подобно древнему кузнецу Кавэ, изгнал тирана Зохака… На его месте воцарился новый, да будет над ним благословение аллаха, молодой и мудрый Мохаммед Реза-Шах, – неожиданно заканчивает раис-назмие, с елейно-ханжеским видом поднимая глаза на большой портрет молодого шаха на стене.
– М-да! Что и говорить, теперь другие времена, – тянет юноша-купец, – торговля хорошо развивается. Мировая война помогает нам. Торговать начал мой отец двадцать пять лет назад, но дело шло неважно. И вдруг в один день все пошло на лад… тогда, когда был отдан приказ всем чиновникам, купцам и интеллигенции надеть шляпы. В четыре часа триста штук фетровых шляп у отца раскупили.
Офицер смеется.
– Тамаша! [10] – говорит он. – Я помню этот сумасшедший день. Срок замены головных уборов на шляпы кончался десятого мая, кто не успел купить таковой, того, если встречали в куляхе на голове, полиция на улице штрафовала на двадцать туманов в пользу казны… Что было-о! Все шляпы наши модники раскупили, у иностранцев старые выпрашивали. Ха-ха-ха!
– Только крестьянам да ремесленникам разрешено было ходить в своих тюбетейках да бараньих шапках.
– А кулях-пехлеви? – спрашивает Сеоев ухмыляясь. Как видно, сержант сам хорошо знает об этом «сумасшедшем» дне.
– А «пехлеви» стал головным убором армии.
– А как же муллы, сеиды? – спрашиваю я.
Офицер пренебрежительно машет рукой.
– Этой публике досталось больше всех. Теперь чалмы носят только те муллы, которые действительно несут духовную работу, имеют место при мечети или школе. Бездельники, ранее просто носившие белую чалму, разогнаны, также и сеиды. Община уже не кормит их, как раньше, только потому, что они бормочут арабские слова да называют себя потомками пророка.
– А как же Кум, Мешед?
– Э-э! Там другое дело! Эти города все еще продолжают жить по старинке, и центральная власть пока не трогает их…
– Святые города! – поглаживая бороду, говорит раис-назмие, и по его тону нельзя понять, хвалит он их или же смеется над ними.
– Муллы с их невежеством и темнотой очень мешают новому Ирану, к сожалению, народ еще верит этим обманщикам… – говорит офицер. Офицер, видимо, прогрессист, европейской ориентации.
– Вы не из партии «Тудэ» [11] ? – робко опрашивает юноша.
– Я за народ, а партия «Тудэ» является другом нации, – гордо говорит офицер.
Казенные восторги раиса-назмие вдруг стихают.
– Не-ет. Иран не Россия… У нас народ любит духовенство, – неожиданно говорит он.
– Люби-и-т? – удивленно переспрашивает офицер. И другие собеседники, видимо, тоже очень удивлены этим внезапным выводом нашего хозяина.
– Нет! Ни народ, ни интеллигенция не любят мулл, – решительно говорит муж нашей хорошенькой спутницы.
– Купечество тоже, – присоединяется тощий юноша из Тегерана.
– А армия и подавно! – снова говорит офицер.
Раис-назмие вдруг соглашается со всеми.
– Это верно! Если бы этих педер-секов [12] уважал народ, разве ходило бы тогда о них столько смешных историй и анекдотов… Хотите, пока не принесли ужин, я расскажу вам один из них? – спрашивает он.
Все иранцы – любители хороших сказок и повествований, и, надо отдать им справедливость, они умеют слушать рассказчика не перебивая. Перебить рассказывающего что-либо человека считается большим невежеством.
Сам поэт Саади говорит:
«Никто не признается в своем невежестве, кроме того, кто, слушая другого, перебивает его и сам начинает речь.