Главное, ты – на свободе!
– Спасибо перестройке! – серьезно ответил Русич. Нетерпеливо спросил: – Какие новости на «Пневматике»? Поди, ни одна живая душа обо мне и не вспомнила за эти годы?
– Ты дома-то хоть был? Или прямо сюда?
– Угадал, медведь, в лагерях душа изболелась, представляешь, даже во сне конвейер видел. Дома еще побуду, а на «Пневматике»…
– Узнаю чудика, – не поднимая глаз, проговорил Черных. – Н-да, каторга тебя, видно, мало чему научила. О себе по-прежнему не думаешь.
– Помнишь старую комсомольскую песню: «Была бы страна родная».
– Фанатик! – Черных хрустнул пальцами, поднял глаза на старого приятеля. – Поди, гадаешь, на месте ли твой черный крестник, Петр Кирыч?
– Читаешь мои мысли.
– Новый у нас, брат, директор. Давай биться об заклад, что не угадаешь, кто.
– Наверняка Гуринович. Подхалимам при любой власти лафа! Не попал? Ну, тогда Возницын.
– Тепло, но не совсем, не жарко. Лады, не ломай голову, бессмысленно. Даже и в мыслях никто не таил, а вышло. Нами нынче управляет Нина Александровна Жигульская. Да, да, единственная во всей машиностроительной отрасли.
– Неуместные у тебя, медведь, шутки.
– Не до шуток. Поверь. – Черных глянул на оторопевшего Русича. Ожидал от старого приятеля чего угодно, но не этого. Алексей, чуть не смахнув на пол тарелку с жирным рассольником, вскочил на ноги. Черных едва успел схватить приятеля и бывшего сослуживца за рукав пиджака. – Куда, куда рванул? Сядь, говорю! Вот так-то лучше. Решил с ходу выразить протест, мол, кого на должность поставили? Нынче это, паря, шибко модно. Чуть что – все на улицу с лозунгами: «Долой!».
– Жигульская – прекрасный человек, но… Эдакий заводище, а во главе… – Русич затравленно обвел глазами соседей по столу. Никто даже ухом не повел в его сторону.
– Дело, паря, делают всюду технари, а управляют ими зачастую профаны. Но ежели честно сказать, Нина Александровна – толковая баба, круто дело повернула, заказы потекли еще не рекой, но уже ручейком. И она, пожалуй, не хуже Щелочихина разбирается в технологии. Я ее знаю.
«Знаешь, – внутренне возликовал Русич, – не лучше меня, это несомненно». Алексей придвинул тарелку с рассольником, постепенно приходя в себя, вряд ли смог бы сейчас объяснить, что сдернуло его с места.
– Успокоился, однако, и порядок, – удовлетворенно прогудел Черных, тоже принимаясь за еду.
– А этот… уголовник куда делся?
– Какой уголовник?
– Петр Кирыч.
– Эх, вижу, не исправляет тюрьма вашего брата-непоседу. Не научился ты и там, видать, тормозить на крутых поворотах. – Полюбовно укорил старого приятеля медведеподобный Черных, тяжело поднялся. – Ладно, доедай, а вечерком прошу к моему шалашу, обо всем и перетолкуем.
– Да я от любопытства помру до вечера! – взмолился Русич, бесцеремонно ухватил главного инженера за полу пиджака. – Скажи хоть одно, где нынче обитает мой черный крестник? Ну, не тяни.
– Все, Алеша, вершится в нашем мире по закону подлости, – тяжело вздохнул главный инженер. – Его бы на лесоповал, ан нет, теперь твой Петр Кирыч в гору пошел, самый главный, считай, в области, первый секретарь обкома. Осмысливай пока, а я пошел!
Русич, оглушенный и потерянный, долго сидел неподвижно, уставясь в тарелку. Рассольник давно остыл. Гуляш тоже. А зверский аппетит, с которым пришел в столовую, начисто пропал. Молодой официант с недовольным видом уже раза три прошел мимо, как бы говоря: «Дорогой товарищ! У нас тут не ресторан „Метрополь“, похлебал – и в сторону».
«Зарезал, как есть зарезал! – потерянно думал Русич. – А еще говорят, на земле, мол, есть справедливость. Нет ее и не было. Подлецы по чужим головам лезут вверх, а мы, мужики, тащим их на своих горбах…»
* * *
Агент ассоциации в Старососненске Павел Субботин знал все и вся.