Лоб мне нравился.
Я сосредоточилась на этом и поцеловала его в губы.
Он зажмурился – так сжимают веки начинающие самоубийцы, стоя на краешке крыши, – и нехотя ответил мне.
Я не выпускала его рот до тех пор, пока не почувствовала легкий привкус крови – должно быть, у него были слабые десны. Я не заметила даже, что он обнял меня, а когда поняла это – легко расстегнула его ремень.
– Пойдем в комнату, – шепнула я.
Он безропотно пошел за мной, ягненок на заклании. Перед тем как загнать его в двенадцатиметровую мышеловку с видом на редкий подмосковный лес, я сказала:
– Мне нужно помыться… Подожди, я быстро…В ванную я взяла телефон и по памяти набрала Венькин номер. Она сняла трубку сразу же.
– Это я. Приезжай, забери своего щенка. – И, не дожидаясь ответа, положила трубку на рычаг.
…Марик уже лежал в кровати, прикрытый легким одеялом.
Я прыснула:
– Оперативно!
Одежда его была аккуратно сложена на стуле, и это вдруг вызвало во мне приступ легкой ярости. “Бедная страшненькая Мышь, ничего похожего на беспорядочность страсти. А от всех твоих случайных любовников, если они по неведению забредут в этот заброшенный сад наслаждений, всегда будет нести формалином”.
Марик испытующе смотрел на меня.
– Ты не разденешься? – спросил он.
– Не сейчас, – я присела на краешек кровати, – хочу посмотреть на тебя.
– Смотри! – откинул он одеяло. Я присвистнула.
– Ну как? Нравлюсь?
Еще бы! Уменьшенная копия копии греческой скульптуры в музее Пушкина; тот же маленький аккуратный член, даже и не помышляющий возбудиться.
– Иди сюда, – сказал Марик. Как в плохом американском фильме десятилетней давности, я так и слышала гнусавый голос синхронного переводчика с бельевой прищепкой на носу.
– Сейчас…
Если Венька не будет краситься, если сразу возьмет такси (а она должна взять такси!), если не будет пробок – то появится здесь минут через сорок плюс-минус десять минут. Остается время на имитацию страстных поцелуев, имитацию петтинга и легкое препирательство по поводу “Полета валькирий” Вагнера.
Я прошлась по комнате, включила музыкальный центр и поставила свой любимый “Полет валькирий”.
Малогабаритную клетушку потрясли мощные аккорды.
– Это еще что такое? – удивился Марик.
– Вагнер. Тебя не устраивает?
– А почему именно Вагнер?
– Стимулирует любовные игрища и забавы. У меня, во всяком случае.
– А что-нибудь полегче есть? Не такое концептуальное?
– Есть Брамс, Равель и болгарские духовные песнопения.
Марик вздохнул:
– Давай болгарские…
Под болгарок я села в кресло на противоположной стороне комнаты и уставилась на Марика. Он явно начал беспокоиться.
– Ты придешь ко мне?
– Приду-приду…
– А то странно получается: я в кровати голый, ты в кресле – одетая… По-моему, мы не неравных.
– Наоборот. Именно сейчас мы на равных.
– Ты меня интригуешь.
Я подошла к кровати, села на пол и обняла Марика. И впервые поняла, что ненавижу себя за эту циничную проницательную отстраненность. Ну что тебе стоит закрыть глаза и хотя бы на секунду подумать, что этот мальчик пришел только для того, чтобы переспать с тобой – именно с тобой! – что ему нравится эта твоя дурацкая ирония в ответах на вопросы, эта твоя дурацкая джинсовая рубаха, этот твой дурацкий “Полет валькирий”.
"Давай, не бойся! Один раз, всего лишь один”, – искушала я себя.
"А падать-то будет больно. О и как больно будет падать!” – говорила я себе.
"Какая разница, главное – ты проснешься не одна, а во сне он может обнять тебя…"
"Все может быть. Вот только назовет он тебя совсем другим именем…"
Я боролась с собой и тянула время.
– Ты меня интригуешь, – снова повторил Марик, так и не дождавшись ответа.
– А ты – меня. Зачем ты все-таки пришел?
Он поцеловал меня:
– За этим.