— Чалился при самом товарище Сталине, форейторе прогресса».
Фризе не покидало ощущение, что ненормативная лексика деда почерпнута из рассказов Каверина и Бориса Лавренева. И воровских романов сороковых годов.
— … Взяли, говорю, хавиру с этими самыми «малыми голландцами». Но долларей немерено! Можешь себе представить? Не на лимон, не на два! Немерено!
— Не слабо, — согласился Фризе. Он весь превратился в слух, мысленно понукал Колизея: «Ну же, ну! Давай рассказывай дальше. Взяли картины. Лимонов немерено…»
Старик надолго замолчал, и Владимир подумал о том, что бомж размечтался — как распорядился бы деньгами, если миллионы достались бы ему. А может, раздумывал, стоит ли делиться информацией?
Наконец Колизей решился:
— А легавые-то облажались. Вот уж облажались так облажались!
— Точно! — подтвердил Генерал. — Облажались. Постреляли не тех.
— Да помолчи ты!
СЛЕД В СЛЕД
Владимир понял, что пора ему проявить интерес. Отношение к ментам, как он успел заметить, было у бомжей лакмусовой бумажкой. Бомж просто не имел права на снисходительность к стражам порядка. А Колизей ненавидел их лютой ненавистью. Генерал рассказал Фризе под бутылку портвейна, что дед недавно попал в облаву. Милиционеры увидели у него на одежде вшей и отправили пьяного деда в санпропускник. Пока санитары поливали его горячей водой из шланга, заношенную одежду сожгли. Вместе с насекомыми и деньгами. Колизей не проговорился, сколько у него было зашито в полу рваного пиджака, но, если судить по лютой ненависти, которая вспыхивала в его глазах каждый раз, когда он видел милиционеров, сумма была немалая.
— Кого же постреляли?
— Ха! Кого постреля… — Колизей замолк на полуслове и прислушался.
С Ростовской набережной доносился ровный, не умолкающий даже ночью шум машин. Где-то поблизости, наверное во дворе дома, сработала автомобильная сигнализация и тут же смолкла. Ничего необычного Фризе не услышал.
А старый бомж вдруг легко спрыгнул со ступеньки и крадучись двинулся к железной двери в средний чердачный отсек. Большие пестрые страницы брошенного таблоида подхватил сквознячок и медленно понес по чердаку.
— Чего там? — тихо спросил Генерал. Он вскочил с матраса и с тревогой наблюдал, как Николай Тарасович, приложив ухо к двери, настороженно вслушивался. Неожиданная прыть старика удивила и его.
Колизей предупреждающе поднял руку. Так продолжалось несколько минут, и Фризе разобрало любопытство. «Чего там примерещилось старому козлу?» — подумал он и тоже осторожно поднялся со своего мерзкого матраса. Пробормотал:
— Пойду-ка я проверю.
Но первые шаги выдали его — шлак, утеплявший перекрытие, отчаянно захрустел под стоптанными кедами, и Колизей, обернувшись на шум, с такой злобой посмотрел на Владимира, что он смирился и сел на стропильную балку.
Генерал по-прежнему не двигался с места. Застыл как сеттер перед дичью. И не сводил глаз с Николая Тарасовича.
А старик между тем осторожно подергал ржавую задвижку на двери. Крепко ли держит? Потом, бесшумно метнувшись в сторону, как фокусник, вынул откуда-то из темноты здоровенный лом и подпер им дверь. И все это проделал, не издав ни звука.
Ссутулившийся, бесшумно двигающийся по темному чердаку Колизей чем-то напоминал Волка из знаменитого сериала «Ну, погоди!».
Склонившись к Фризе, старик шепнул:
— Сваливаем, Володька.
— Менты?
— В гробу я их видал, твоих ментов! Это похуже. Не шмонают, а шмаляют.
— Кто?
— Не знаю. Сваливаем с ветерком. Не то получим по маслине в затылок…
Старик подал знак Генералу, потом подскочил к своему лежбищу и, повернувшись к Владимиру спиной, стал что-то быстро доставать из матраса и рассовывать по карманам.