К этому понемногу привыкли, не хватались за сердце после каждой отставки и назначения очередного народного слуги, а выращивали на окнах городских квартир рассаду и готовились к весеннему севу.
Субботин вышел из дома пораньше, чтобы пройтись до отдела пешком и немного проветриться. Шагая по выпавшему ночью снегу, он обдумывал вчерашний разговор с Верочкой, который будоражил его воображение гораздо сильнее, чем изрядно набившие оскомину политические страсти.
«Вполне приличные люди собирают деньги, платят какому-то работяге, и тот совершает убийство. Неужели у людей не было законных средств избавиться от бомжа? – задавал он себе вопрос и, как профессионал, сам же на него отвечал. – Не было. Уму непостижимо. Им ведь всем придется под суд идти…»
Навстречу ему попались несколько бездомных. Грязные, оборванные, покинувшие с утра пораньше свои убежища, они тщательно обследовали урны в поисках оставленных за ночь бутылок и прятали в карманы собранные окурки.
Субботин остановил вопросом одного из них:
– Ты случайно Серегу Серебрякова не знаешь?
– Кто такой? – просипел заросший щетиной бомжина в спортивной шапочке с надписью «адидас» и тут же попросил закурить.
Субботин достал из кармана пачку, вытряхнул из нее две сигареты и протянул мужику.
– На Турбинке, в двух остановках отсюда жил, бывший учитель труда, – объяснил он, теша себя надеждой, что услышанное вчера – плод Верочкиной фантазии, а Серега Серебряков, живой и невредимый, роется где-нибудь поблизости в мусорных баках.
– Здесь таких Серег до х…. – закуривая, ответил «адидасовец».
– Сам-то где обитаешь? – поинтересовался Субботин.
– Ты что, из «Грин Писа»? – спросил в свою очередь тот.
– Нет, из милиции.
– Понял, начальник. Через два дома от сюда в подвале живу, – с готовностью откликнулся он.
– Жилье продал?
– Кинули, суки. Обещали комнату в коммуналке.
– Ладно, иди, а то конкуренты все добро подберут, без хлеба насущного останешься. У капитализма, сам знаешь, законы волчьи, – посоветовал ему Субботин и пошел дальше, вернувшись к прерванным размышлениям: «Если эту проблему не решить, то бомжи скоро весь город заполонят. Ясно, что путем естественного и искусственного отбора идет перераспределение жилья, но мы же по Конституции живем, а не по Дарвину».
Он вспомнил рассказанную коллегами историю, когда одна находчивая фирма по продаже недвижимости долгое время обрабатывала золотую жилу в психушке.
Нескольких холостяков сочетали с медсестрами законным браком, с последующей пропиской жены на площадь супруга. Выводили тайком жениха через черный ход, сажали в машину – и в загс. А тому что в загс, что в крематорий. После медового месяца суд признавал новобрачного недееспособным и его направляли в интернат на пожизненное существование. Разумеется, с согласия жены, которая по этому поводу сильно не убивалась, а толкала за баксы квартиру драгоценного мужа.
У тех же, кто не хотел идти под венец, за пару шоколадок брали доверенности на право распоряжаться имуществом. Для этой цели существовали прикормленные нотариусы, заверявшие документы в непосредственной близости от койки доверчивого доверителя. Внешние формальности соблюдались, а все остальное недоказуемо. Ну чем не Эльдорадо?
Вспомнив эту довольно-таки типичную для эпохи российского Возрождения историю, Субботин гневно швырнул в снег окурок и плюнул от досады и бессилия.
Придя в отдел, он выслушал доклад дежурного о происшествиях за ночь, а затем собрал в кабинете оперативников во главе с Ковалевым.
– Верочку доставил по назначению? – спросил он у Толика.
– В целости и сохранности, – ответил тот. – Она так вашей добротой и сердечностью тронута, что всю дорогу об этом твердила.