Не заблуждайся на этот счет. Когда подойдет срок, я напомню тебе и об этом.
– Я не кретин, - обиженно возразил Алеша. - Вижу, какой вы человек и что со мной можете сотворить, если только пожелаете.
На прощание Федор Кузьмич чуть-чуть сдавил ему плечо пальцами: у Алеши, точно под наркозом, тут же онемела правая половина туловища и колючая струйка боли скользнула в подвздошье. Он не пикнул, и по улыбающейся его физиономии можно было даже допустить, что ему лестно дружеское прощание старшего по чину. Именно в этот миг на Федора Кузьмича впервые в присутствии Алеши будто из бездны холодком потянуло.
На другой день Ася улучила минутку, чтобы свидеться с милым. Ввалилась в чуланчик, как подраненная утица.
– Алешенька, как же так! Ну как же так!
Алеша блаженствовал в послеобеденной сытой неге, она с размаху повалилась к нему на грудь, тискала, целовала, тормошила. Еле из-под нее выпростался.
– Где муж?
Прощебетала, что муж в бане, не может баню пропустить, и она воспользовалась светлым часом. На левой скуле алый след, как ожог.
– Мы теперь чужие, - Алеша натянул на себя одеяльце. - Врозь будем горе мыкать. Я дяде Федору клятву дал. Великодушный он человек. Простил нас обоих.
– Что ты ему сказал?
– Я теперь с Галиной Павловной в интимных отношениях состою, соблазнила она меня. Но я не жалею. Она вон какая толстая. А у тебя одни мысли.
– За такие шуточки в морду бьют.
– Какие шуточки? Дядя Федор надо мной покровительство взял, как над дебилом. От всех притеснителей защитит, если я от тебя отрекусь. Я и отрекся. Ты уж прости. Я теперь больше Галине Павловне симпатизирую. У нее и дом полная чаша.
Ася внимала гнусаво-идиотским речам, любовалась волшебным, ледяным блеском серых глаз, где вся жизнь ее безвозвратно утонула, и ей стало так скверно, словно изжевал ее всю целиком таинственный могучий грызун - и выплюнул. За что ей это? Один запирает в сарае, другой дерьмом мажет. Она никому не сделала зла. Она любит обоих - и того, и другого. Зловеще прошамкала ртом, как беззубая старуха:
– Ты свои укольчики побереги для дурочек. Или впрямь со страха одурел?
Идиотизм на ангельской Алешиной мордахе усугубился блаженной истомой.
– Пусть те боятся, которые развратничают. Для меня дядя Федор теперь второй отец. Он и с учебой поможет. У него единственное условие: чтобы я от тебя отступился. Мы вместе в Москву едем. Впоследствии обещал и невесту подыскать. Захочу - из цирка, захочу - хоть откуда. Такие у него, говорит, есть девки в запасе - лед и пламень. Прости, Асенька, но наши с тобой корабли отныне разошлись в разные гавани.
– Ты что мелешь, гадина?! Что я тебе сделала?
– Будешь обзываться, дяде Федору пожалуюсь.
Дальше не вынесла, вцепилась ему ногтями в рожу. То есть на какую-то сладкую, счастливую минуту ей помнилось, что вцепилась и кровь из-под ногтей закапала: но это был мираж, неуклюжее поползновение. От ее летящих растопыренных пальцев он уклонился и спихнул ее на пол. Сверху предупредил:
– Меня нельзя царапать.
На полу ее изрядно скрутило. Бросало, катало по циновкам, пока не укрылась головой под кровать. Там уперлась лбом в какую-то железяку и всласть наревелась. Из горла с хрипом, с резью выбрасывались целые комки обиды. На ее истошный вой припехала глухая бабка, и ей Алеша знаками попытался объяснить, что они с подругой репетируют новый смертельный номер, который будет называться «Распутная девица на раскаленной сковороде». Бабка заглянула под кровать и ушла.
Алеша запер за ней дверь на задвижку и презрительно сказал:
– Снимай трусы, если без этого не можешь!
Пулей вылетела Ася на улицу и домой попала неизвестно как…
На вечернем поезде Алеша и Федор Кузьмич отбыли в Москву.
8
«Пакля» давненько не выгуливал человека на полный слом.