Я сам себе другой раз не рад, Иван. Гляну в зеркало, а там заместо человеческого лица - злодейская харя. Что говорить, теперь уж этого не поправишь. Да ничего, долго на свете не задержусь. Скоро в леса подамся, где мне и место. В любом случае вам с матерью я не опасен. Вреда никакого не сделаю.
– Уже сделали, Федор Кузьмич. Своим появлением. Мы с отцом, то есть с Филипп Филиппычем, отлично ладили. И мама была спокойная. В том-то и штука, что такие люди, как вы, одним своим присутствием создают хищную атмосферу. Пугачевский феномен. Впрочем, сегодня в Москве у вас много найдется единомышленников. Как раз вы угадали к переделу пирога. Теперь хищники в особом почете.
– Это я знаю, - грустно кивнул Федор Кузьмич, - потому и бегу в леса.
У Федора Кузьмича гулко колотилось сердце. Еще час назад он бы не поверил, что такой разговор между ними возможен. Они не просто разговаривали, они понимали друг друга. Все преграды рухнули. Разгневанный сын предъявлял счет родному проштрафившемуся отцу. Это было прекрасно. Еще мгновение - и голос крови восторжествует. Ивану понадобилось все самолюбие юности, чтобы еще разок съязвить:
– Зачем куда-то бежать? Где вы, там и лес. Я уйду, а вы оставайтесь.
Взгляд у Федора Кузьмича сделался собачий.
– Что же, выходит, я тебя гоню?
Ася на диване захлюпала носом от избытка чувств.
– Если так, - сказал Федор Кузьмич, не дождавшись ответа. - Если все дело во мне, ты не сомневайся, Ваня. Я как сейчас докурю, так и исчезну. Больше про меня никогда не услышишь. Заодно и Алешку с собой прихвачу. Тебе бы давно сказать. Действительно, одичал, прости.
Иван в напряжении прислушивался к сигналу тревоги, поднявшемуся вдруг из глубины его детской обиды. Это была не та тревога, которая пугает, а та, которая обнадеживает. Что, если и правда отец не враг ему? Не враг ни ему, ни матери? Не дано было Федору Кузьмичу проникать в чужую душу, смятение сына принял за согласие. Тяжко встал, давя сигарету в онемевшей ладони. Не поглядел ни на кого, в два шага очутился у лифта. Но тут его Ася догнала.
– Постой, Федор! Ты что? Ты куда?
У нее лицо счастливо-изумленное, как у именинницы. Ей жить, ему околевать.
– Все правильно, все справедливо, - утешил ее Федор Кузьмич. - Чудесного ты родила сына, да я ему не отец.
– Все образуется, Федя, все образуется. Я так тебе благодарна. Ты благородный человек, благородный. Мальчик скоро это оценит, обязательно оценит…
Он шагнул в лифт, нажал кнопку, уехал.
Под ночь, когда спать собрался, позвонил Алеше. Голос у него был мутный, подмороженный. Поначалу Федор Кузьмич предположил, что дитя наклюкалось с дороги. Но это было не так. Дело было хуже. Впервые Федор Кузьмич услышал, как мальчик открыто психует. После путаных, нервических объяснений Алеши он понял, что полежать эту ночку не удастся. Алеша дал ему адрес Елизара Суреновича. Сказал, что вряд ли старый мосол прячет девушку у себя на квартире, но ниточки тянутся оттуда. Он сказал, что осиное гнездо придется разворошить, иначе там не успокоятся. Федор Кузьмич спросил, чего надобно от Алеши этим хмырям. Алеша ответил: старый мосол ищет его головы.
Федор Кузьмич сразу, конечно, понял, во что они с Алешей ввязываются, потому разбудил старика Аристарха, верного товарища, и попрощался с ним. Старый клоун его предостерег:
– Ежли девку молодую заарканил, берегись триппера.
На улице стояла светлая королевская ночь. Федор Кузьмич вышел на проспект и через пять минут - неслыханное везение! - поймал одинокого таксиста. По спящей Москве пронеслись, как по льду. Федора Кузьмича неожиданно сон сморил. Здания, мосты, фонари мелькали по краешку его снулых глаз, словно колесные спицы. На ухабах его иногда встряхивало, и тогда взгляд вбирал отдельную отчетливую картинку.