На новенький, с иголочки Алешин паспорт, купленный на Басманной за три штуки, еле взглянул, зато паспорт Филиппа Филипповича пролистал дотошно.
– Чудная у тебя фамилия. Ты что - из Воронежа?
– Нет, из Москвы, - сухо отрезал Воронежский.
Так же внимательно Вересай Давидович изучил документы фирмы: регистрационное удостоверение, бланки, проспекты - все это было у Филиппа Филипповича в полном ажуре. Вывод директор сделал такой.
– Мы вам, хлопцы, верим только наполовину. Но, как говорится, с волками жить по-волчьи выть. Мои механизаторы хочут благоденствовать, и я их за это не осуждаю. Раз уж родное государство от нас отказалось, будем толковать с мафиозами. Недаром нас Горбачев новому мышлению обучил. Огромное ему наше крестьянское спасибочки за это. Тебе, парень, особенно рыпаться не советую, хоть ты уже и побывал кое-где. А вас, товарищ Воронежский, как бывшего интеллигента, доверительно прошу соблюдать все буквы договора, который вы сами составили. Тогда, пожалуй, поладим. Вот такое мое к вам напутственное слово. Мясо завтра загрузим, меду три бочки, а в сентябре ждем ответную передачу. Все детали обсудите с бухгалтерией. Сколько при вас наличными?
– Двадцать тысяч готовы внести, - сказал Алеша. - Но у нас аккредитивы.
– Пусть будет пока двадцать. Алеша спросил:
– Как вы догадались, что я сидел? У меня что, на лбу написано?
На миг вчерашнее благодушие вернулось к хозяину.
– Именно на лбу, дорогой. А ты как думал? Слыхал: Бог шельму метит. Я когда тебя встрел, как ты по конторе шныришь, сразу учуял: прибыл мелкий бесенок. А вчера на собеседовании окончательно убедился.
– Как убедились?
– Попляши с мое, голубок, не станешь спрашивать. У слепого - слух чуткий, у старика - сердце.
Алеша ничего не понял, на улице продолжал допытываться у Воронежского. Тот не упустил случая съязвить:
– Говорил тебе, не шмыгай носом. Пользуйся платком.
В тот же день подписали контракт, а еще через пару дней отправили в Москву два пломбированных вагона с морозильниками, набитых под завязку парной свининой, цыплятами, медом и канистрами натурального постного масла. В Москве вагоны должны были принять люди Федора Кузьмича.
В Баку проболтались десять дней, но с неопределенными результатами. Бакинцы нервничали, готовясь воевать с армянами, и к бизнесу заметно охладели. Суровые, смуглые лица вчерашних азартных оптовиков пылали священным заревом суверенитета. Втолковать им дельные предложения можно было только обиняком.
4
Настя выходила из университета, к ней бросилась растрепанная, взволнованная женщина:
– Ой, ты Настя Великанова?
– Я.
– Меня мама послала. Папе твоему плохо. Он зовет тебя! Скорее! Вон стоит машина. Побежали!
Женщина действительно припустила по улице так, словно ей пятки прижгли; Настя еле ее догнала.
– Да вы сами кто такая?
– Ой, я не представилась? Ираида Петровна. Я подруга мамина.
– Что-то я вас раньше не видела?
– Вы и не могли видеть. Я вчера только из другого города приехала, из Красноярска.
Они стояли возле бежевого «жигуленка», женщина гостеприимно распахнула дверцу. За «баранкой» ссутулился сухощавый мужчина с невыразительным лицом, в зубах сигарета. Настя ни единому слову этой женщины не поверила, подумала, что кто-то ее глупо разыгрывает. Она даже догадалась - кто. Утром она сдала на пятерку последний, самый страшный экзамен - физику. Если не произойдет чего-нибудь совершенно непредсказуемого, могла считать себя студенткой. В прекрасном настроении она готова была простить Алеше его новую неуклюжую выходку. Наверное, заплатил этой Ираиде Петровне, чтобы та увезла ее, бедную, беззащитную девицу, прямо к нему в логово. Неукротимый воздыхатель - как он наивен. Настя попросила:
– Лучше вы скажите правду. Вас Алеша послал?
– Какой Алеша? Садись скорее.