Может быть, эти трое промышляли скучающими девицами, потому что сразу предложили Настеньке завидную цену - тысячу двести. Цокая языками и сладострастно-нагло лопоча, они перекрыли девушке все отходные маневры. Московские жители равнодушно обтекали привычную сценку: озорные горцы охмуряют бесстыжую аборигенку. Что поделаешь, темпераментные мандариново-цветочные побратимы всегда были лакомы на пухленьких блондинок. С восемьдесят пятого года кавказцы надежно держали в Москве козырную масть. Настенька попробовала сунуться в гостеприимный зев метро, но оттуда ей навстречу просияла радушная золотозубая ухмылка горца. Наступил черед Алеше вмешаться. Он сзади бережно поддержал Настеньку под локоток.
– Не бойся, я тебя провожу.
Горцы утробно рыкнули и обменялись взглядами, которые, пожалуй, при прямом попадании могли бы испепелить полчища врагов.
– С чего ты взял, что я боюсь? - сказала Настенька. - Просто избегаю дурного общества.
– Тогда тебе вообще не стоит выходить на улицу.
– Дома сидеть в девках закиснешь.
Они разговорились посреди Москвы, как на укромной полянке. Чернобровым удальцам пришлось сильно повысить голос, чтобы их услышали.
– Это что, твой девушка, твой? - допытывались удальцы, подступя близко, беря парочку в кольцо.
– Мой девушка, мой, - признался Алеша. - Вы, ребятки, маленько обознались. Вы ступайте к себе на рынок, а то товар украдут.
– Грубишь, да? - удивились горцы. - Нам грубишь, да?
Алеша повел Настеньку переулками вниз, к набережной, а горцы брели в отдалении, о чем-то громко договариваясь. Скорее всего, прикидывали, как ловчее оторвать голову охамевшему москвичу.
– Я соврала, что не боюсь, - молвила Настенька. - Очень неприятно, когда на тебя смотрят такими глазами, как у этих мальчиков. У тебя в тот раз было такое же лицо. Как у гориллы.
– Зов плоти. Ты пока молодая, не поймешь. Когда здоровый мужчина видит аппетитную самочку, ему, конечно, хочется ее тут же вздрючить. Ничего противоестественного. Противоестественно было бы наоборот.
– Если бы все люди думали, как ты, они бы по-прежнему жили в пещерах.
– Они и живут в пещерах. Только с паровым отоплением. В благоустроенных пещерах.
– Ты гордишься своей дикостью?
– А я дикий?
– Ну да. Поэтому и попал в тюрьму.
Некоторое время они шли молча. Алеша старался не дышать перегаром в ее сторону. Невинные уста изрекали истину, В этой девочке-подростке было больше соблазна, чем во всей его прошлой жизни, страшной, странной и пустой. Она была изысканна, как золотой перстенек. Это к ней он рвался на волю все двенадцать лет.
– В тюрьму всякие попадают, не только дикари, - возразил он. - Там политические есть, которые обо всем народе пекутся. При мне даже сидел один монах.
– Я не про них, а про таких, как ты, про бандитов.
Алеша подумал, что пора психануть.
– Что ты все бандитом обзываешь? Это не я тебя, а ты меня под машину пихнула.
– Потому что не люблю, когда пристают.
– Я не приставал. Хотел с тобой познакомиться. Это святое дело. Вдруг мы с тобой ребенка родим.
– Может быть, ты думаешь, что ты остроумный?
– Вся тюрьма на меня радовалась. Я там был вроде Хазанова.
– Все шутки у тебя уродские. Я не хочу с тобой знакомиться. У тебя в каждом слове какая-то подковырка. Что-то такое сальное.
Чтобы скрыть досаду, Алеша оглянулся. Южные удальцы гомонили шагах в пятнадцати, задевая прохожих, веселились. Почему-то их было уже четверо. Они не собирались отставать. Дружной стайкой преследовали легкую добычу. Алеша сказал:
– Пойду их шугану. Ты далеко не уходи, ладно?
– Ты что, спятил? Разве можно с такими связываться? Они тебя зарежут. Они всех в Москве режут, даже таксистов.
Настенька смотрела на него с бесстрашным любопытством. И он был ей за это благодарен. Она не была к нему равнодушна, попалась на удочку.