Всего лишь раз он заикнулся о том, что не грех бы было, возможно, им узаконить свои отношения; на что Ася гордо ответила, что единственный ее муж в тюрьме и она его дождется. Зато сынок ее Ванечка кровно привязался к Филиппу Филипповичу и с удовольствием называл его папаней. Филиппу Филипповичу было приятно убедиться в том, что по-прежнему иногда рождаются на свет чистосердечные и разумные дети. В Ванечке было что-то такое, что никому не позволяло на него цыкнуть. В четырнадцать-пятнадцать лет это уже был совершенно взрослый, самостоятельный человек со своими собственными пристрастиями и предубеждениями. Он далеко не во всем одобрял жизненный уклад Филиппа Филипповича. Они часто, как равные, спорили на отвлеченные темы. О «свободе воли» и «метафизическом пасьянсе мироздания» они говорили с такой же осведомленностью, с какой женщины судачат о длине юбок в нынешнем сезоне. В спорах они часто переходили на личности и оскорбляли друг друга. Больше всего раздражало Ванечку (по молодости лет), что столь незаурядный человек, как Филипп Филиппович, в сущности, всю жизнь провалялся на боку, не принеся ни малейшей пользы Отечеству. Оправдываясь, Филипп Филиппович пытался доказать восторженному отроку, что все честные гражданские усилия в их стране нелепы и заведомо обречены на провал; но Ванечка был убежден, что слабые, никчемные люди оправдывают свою никчемность именно с помощью таких, якобы неопровержимых аргументов. Стыдно уподобляться им человеку, который сам когда-то втолковывал маленькому Ванечке, что в этом мире каждая крупица зла уравновешивается крупицей добра…
…Ася перевела дыхание, с опаской спросила:
– Алеша, ты где?
Алеша проглотил похабную рифму, вертевшуюся на языке, ответил деликатно:
– На вокзале я. Почему не встречаешь?
– На каком вокзале?
– На Курском.
– Так я сейчас подъеду.
– Не надо. У тебя кто дома?
– Никого.
– Тогда я, пожалуй, заскочу на минутку. Кофейку попить.
– Федор с тобой?
– Остался досиживать. Меня послал гонцом. Сам будет через полгодика. А где Иван?
– Ванечка в школе.
– Все. Беру такси. Жди. Подмойся.
Алеша выглянул из будки. Ничего вокруг не изменилось. День набирал солнечной, капельной силы. Огромная стая ворон резвилась на крыше вокзала. Он вспомнил, что мать умерла. Об этом недавно написал отец. Нехотя Алеша накрутил на диске домашний номер. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Мать спит в сырой земле, а батя дурака валяет в военной академии. С ним предстоит нелегкая встреча, черт бы его побрал. Алеша разглядел через стекло далекое кургузое облачко и внезапно с бешеной зоркостью представил Асины груди, бедра. Все ее гибкое, смуглое тело вывернулось перед ним наизнанку. Постанывая, побежал к стоянке такси. Он думал, что рехнется от похоти, но вид длиннющей очереди его малость остудил. Он обогнул очередь и ужом ввинтился в подкатившую «волгу». Кто-то попытался рвануть дверцу, но Алеша крепко ее удерживал.
– Погоняй, браток!
Таксист обернулся: у настырного седока слишком доброжелательный взгляд для нормального человека. Молча даванул на газ. Ехать оказалось недалеко, до Садового, но поговорить успели. Алеша поинтересовался новостями, но в Москве их не было. Жить в Москве было по-прежнему вольготно, но возникали трудности с кавказцами. Кавказцы были богатые и буйные и иногда, раздухарившись, ломали таксистам хребты. Таксисты за это на них обижались. Но, с другой стороны, ничего не заработаешь, если возить одну московскую голытьбу, которая трясется над каждой копейкой. Вот тут неразрешимая проблема. А все остальное в Москве по-старому. Если кто-то отсутствовал несколько лет, то ничего не потерял. Алеша спросил, кто такие «кавказцы», грузины, что ли? Чернявые они все, ответил таксист, загрустив.