Когда Сережа со своей журналистской позиции пытался критиковать сударевские пробы пера, Витина жена скучно и со значением замечала:
— Конечно! Всегда проще опустить друга, чтобы хоть таким образом подняться до его уровня и почувствовать, что тоже кое-что значишь.
Пашков не обижался, а Сударев так и вовсе не обращал на супругу внимания. Он считал ее глупой толстой курицей. Меня он считал глупой тощей курицей. К тому же дешевой актриской. Поэтому его сегодняшний визит вызывал здоровое изумление. А еще тоску. Витька был другом Сергея. А любое напоминание о Пашкове до сих пор погружало меня в мрачную меланхолию…
Сударев тем временем поправил перед зеркалом прическу, смахнул невидимые пылинки с лацканов светлого, буклированного пиджака и спросил:
— Пойдем где-нибудь пообедаем, что ли?
Я пожала плечами и через десять минут вернулась в прихожую уже не в халате, а в платье мышасто-серого цвета с небольшой перламутровой брошью на плече. Конечно, вариант не ресторанный, но, во-первых, было очень сомнительно, что Витенька поведет меня дальше ближайшего кафе, а во во-вторых, профессиональная необходимость одеваться сексуально и вызывающе в последнее время сильно утомляла.
Однако сударевскую щедрость я недооценила. Мы действительно поехали в ресторан. Правда, в дешевенький и на маршрутке, но, как говорится, дареному коню… Нам даже выделили некое подобие кабинета — уголочек, отгороженный от зала цветастой ширмой. Креветки с овощами принесли вполне приличные, да и пиво подали холодное.
Я сделала пару глотков, приятно удивляясь тому, что кружка идеально чистая, и приготовилась слушать. То, что мой адрес Витеньке дала Ленка Журавлева, я уже знала. Оставалось понять, зачем он, собственно, ко мне притащился.
— Ну так вот, Евгения, — начал Сударев с места в карьер, — хочу я с тобой поговорить о друге моем задушевном, небезызвестном тебе Сергее Пашкове…
Начало было оптимистичным. Я поморщилась.
— …Представь, его судьба меня волнует. Да и твоя тоже. Не знаю, что уж там между вами произошло…
«Ага! Не знаешь, как же! Небось без твоего участия не обошлось, кобель драный!» — подумала я, но мило ему улыбнулась:
— И не нужно, Витя, знать. Ни к чему в этом копаться. Дело прошлое, что уж теперь говорить?
Тут бы ему благоразумно уняться, чувствуя, что рыльце-то в пушку, но нет же — Витенька придал лицу покровительственное выражение и выдал:
— Ох, зря упорствуешь, Евгения! Парня-то ты такого можешь больше не встретить. Вернулась бы, на грудь ему кинулась, заплакала… У вас, женщин, со слезами просто, у актрис тем более — на лампочку посмотреть достаточно…
Думается мне, что Сергей тут же растаял бы и бегство твое простил… Да и потом, если уж разобраться, что особенного случилось? Ну слышал я краем уха, что он, так сказать, не оценил должным образом твою верность и любовь…
Лучше бы он этого не говорил! Тем более таким откровенно снисходительным тоном, явно подразумевающим продолжение: «Он — мужик, ему положено. А ты, глупая курица, прижми хвост и радуйся, если любимый вообще соизволил вернуться!» Сударевские серые глазки насмешливо щурились, губы вздрагивали, готовые вот-вот расплыться в улыбке, а у меня внутри все потихоньку закипало от ярости. Вилку в креветку я вонзила с остервенением, сигаретой затянулась, закашлявшись, как пионерка, первый раз пробующая курить в туалете.
— А было ли что оценивать, ты уверен? — Проклятая нервная дрожь все не унималась, но в глазах моих уже вспыхнул профессиональный стервозный огонек. — Я про «любовь» и «верность»… Сдается мне, Витенька, что ты и в самом деле не в курсе. Да и Пашков твой драгоценный, наверное, тоже… Квартирка тебе моя не понравилась? Так какая ни на есть, а моя.