И к ней контролеры подваливают. А у нее ни копейки. Короче, я за нее штраф заплатил. А потом, раз случай такой выпал, ближе познакомились. Вечером я уже в ее постели оттягивался и...
– Хватит, блин, базара: все только бабы, постель, – оборвал Петруху Кот. – Постель, бабы...
Разговоры о женщинах на зоне – бесконечные. Стоит только начать трындеть на эту тему, и уже никто не остановится. Потому что у каждого есть своя история, даже десяток историй, даже сотня, чаще всего выдуманных, которыми не терпится поделиться.
Петрухе стало скучно, потому что слушать его никто не хотел, а про мечту и не спрашивали, и так все об этом уже знали. Пятый месяц как у Петрухи обнаружили туберкулез. Теперь он дожидался отправки в лечебно-исправительное учреждение, но дело оказалось долгим. Нужно было сформировать группу туберкулезников, составить этап и только потом ждать отправки. До звонка оставалось еще четыре года, перевод в колонию для туберкулезников – верный шанс остаться в живых.
Но быстрее загнешься, чем попадешь в ЛИУ. Поэтому приходилось надеяться на собственные силы, лечиться подручными средствами. А, как известно, первое лекарство – собачье мясо и бульон из него.
Десять дней назад Петрухе улыбнулась удача. На забор стройки каким-то образом проникла дворняга. Собака грязная, старая и жилистая, но довольно упитанная. Петруха набросился на нее сзади, повалив на землю, задушил куском проволоки. Освежевав свою добычу в подвале, он закопал шкуру и два дня самодельным ножом расфасовывал тушку на части. В отдельный мешок – мясо, в другой – кости. Мясо он закоптил на костре, а из костей варил что-то вроде бульона. Лекарство, кажется, помогало. Петруха чувствовал себя бодрее, а ночной кашель бил его не так сильно, как прежде.
Костян задумчиво смотрел на огонь и думал о том, что он, возможно, окажется на свободе раньше, чем Колька выйдет по своей амнистии. И уж точно раньше того времени, когда Петруху отправят этапом в ЛИУ. До свободы теперь, можно сказать, рукой подать...
* * *
К неожиданной новости о намеченном побеге Константина Огородникова начальник колонии полковник Анатолий Васильевич Ефимов отнесся с философским спокойствием. Он пробежал глазами рапорт кума и пришпиленное к нему заявление активиста-общественника Цики. Вздохнул, нахмурился и сказал:
– Что ж, как говорится, наше дело – держать, а их дело – бежать. Таков непреложный закон жизни.
Чугур кивнул, он не собирался переть супротив законов жизни, но хотелось разобраться, куда гнет хозяин. И откуда это показное, обидное для начальника оперативной части равнодушие, будто побеги из ИТК происходят чуть ли не ежедневно, будто им давно счет потерян.
– Я хотел отдать приказ немедленно отправить Огородникова в карцер, – сказал кум, – но потом решил не пороть горячку. С этим всегда успеется. Потому как...
– Потому как придется проводить расследование собственными и привлеченными силами, – Ефимов начал загибать растопыренные пальцы. – Ставить в известность московское начальство, прокуратуру. Исписать тонну бумаги. А потом будет долгое следствие. Понаедет сюда лишнего народа. Как-никак ЧП. Состоится выездное заседание суда, прямо тут у нас, в клубе. И ради чего вся эта бодяга?
Кум только плечами пожал.
– Ну, накрутят пятилеточку этому Огородникову, – продолжил хозяин. – А нам с тобой на хрен этот геморрой? На кой нам такой прибыток?
Чугур, наконец, понял ход мыслей начальника. Отпуск у Ефимова начинается через две недели, но раз на зоне такие дела творятся, отдых придется отложить до окончания следствия, а то и до суда. Путевку в санаторий и уже купленные билеты на поезд сдать. Вместо того чтобы балдеть на юге, нужно сидеть в этом прокуренном кабинете, строчить рапорты и объясниловки.