Несмотря на неформальную обстановку, его влажные волосы были тщательно причёсаны, лишь лицо ещё больше раскраснелось.
В отличие от других гостей, приветливыми возгласами встретивших Потапова, Горский молчал, внимательно и насторожённо глядя на него.
— Серёжа, дорогой, — Дадамян поднялся из кресла и, повернувшись к Потапову, приветливо развёл руками, — заходи, дорогой гость, наконец-то ты откликнулся на моё приглашение.
Потапов сделал шаг навстречу и остановился, засунув руки в карманы плаща.
— Что встал, что встал, дорогой, — во взгляде Дадамяна скользнуло небольшое недоумение, — заходи, раздевайся, не бойся, здесь все свои, все друзья.
Почему до сих пор стоишь одетый?
Потапов устало усмехнулся и произнёс с сарказмом в голосе:
— Боюсь снимать бронежилет…
Знаешь ли, в последнее время я даже среди друзей не чувствую себя в безопасности… Может быть, даже среди друзей в особенности, — добавил он.
— Плохая шутка, Серёжа, ты сегодня в дурном настроении. Садись за стол, посиди с нами, выпей, уверен, лучше себя чувствовать будешь.
— За последние дни до меня дошло много информации, которая сильно испортила мне настроение, — произнёс Потапов, — в связи с чем я хочу с тобой переговорить. Удели мне десять минут сейчас.
Блестящие глазки Дадамяна на секунду застыли, впившись в лицо Потапова, но уже в следующий момент он снова заулыбался и, повернувшись к гостям, сказал весёлым тоном:
— Ешьте, пейте, дорогие, вечер только начинается. Сейчас мы с Серёжей поговорим и вернёмся к вам. Извините меня за отсутствие, все, что надо, все будет, Гарик обеспечит, только скажите ему.
Дадамян кивнул на своего подчинённого, высокого темноволосого мужчину, сидевшего за дальним концом стола. Он уже не первый год работал личным секретарём Дадамяна.
Альберт жестом пригласил Потапова в соседнюю комнату, служившую раздевалкой. Когда они оказались наедине, Дадамян уселся в кресло, жестом пригласил Потапова сесть напротив.
Но Потапов остался стоять, задумчиво глядя на Дадамяна.
— Так о чем ты хотел со мной поговорить, Серёжа? — мягко спросил Дадамян.
— Я хотел спросить тебя, Алик, что с тобой произошло?
Альберт с улыбкой оглядел себя и, хитро посмотрев на Потапова, произнёс:
— Да вроде ничего, разве что похудел чуть-чуть. Что, разве незаметно?
— Честно говоря, не очень, — ответил Потапов, — зато заметно, как ты изменился в другом смысле, я ведь тебя знаю не один год. Неужели жажда власти так перепахала тебя, что ты готов идти на крайности. Ты ведь никогда не был беспредельщиком, ты всегда старался договариваться и избегал жестокости.
— Мир меняется, Серёжа, — ответил Альберт, — и мы вместе с ним, иногда приходится поступать жёстко, чтобы добиться каких-то целей, так как другого отношения некоторые люди не понимают. Но что ты имеешь в виду конкретно?
Дадамян говорил сдержанно, но чувствовалось, что это ему удаётся тяжело.
— Я имею в виду то, что ты с бандой обыкновенных отморозков и мокрушников теперь чинишь самый натуральный беспредел. Ведь это по твоему указанию романовские братки завалили Губина, взяли в заложники его помощницу и чуть не угрохали меня, ранив моего телохранителя. Ты покровитель банды подонков, с каждым из которых приличному человеку даже рядом стоять зазорно. Все это делаешь ты — человек, который раньше слово ценил, как аргумент, гораздо больше, чем пулю.
Человек, который презирал насилие как метод решения проблем. Зачем ты завалил Губина? Неужели ты не мог решить этот вопрос иначе?
— Губин — это шакал, — яростно вскричал Альберт, клокотавшее в нем негодование наконец прорвалось, и он заговорил страстно и с ненавистью:
— Это шакал, который питается объедками львов. На сей раз он спёр слишком жирный кусок, пока львы разбирались меж собой, и не хотел его никому отдавать.