В это время появился врач и сообщил, что малыш проведет еще несколько дней в отделении интенсивной терапии и мать может находиться при нем.
– Сестра Женевьева проводит вас к нему, – сказал врач.
Подошла молодая медсестра, взяла Николь под руку и повела по коридору, что-то ласково приговаривая. Энн и Доминик решили подождать и переговорить с врачом более обстоятельно насчет лекарств, а также оплаты медицинского обслуживания. Они сомневались, что у Николь и ее сына есть страховые полисы.
В это время с улицы донесся рев сирены, и через несколько мгновений в приемный покой вкатили тележку с безжизненным телом.
– Жертва аварии, в десятую травму! – крикнул дежурный врач санитарам, которые везли пострадавшего.
Энн не разглядела лица больного, но по виду окровавленной простыни догадалась о серьезности увечий.
Доминик ушел звонить месье Ладюри и обещал скоро вернуться. В ожидании врача она присели на кожаный диванчик. Вернувшись, Доминик обнял ее за плечи, и она прижалась к нему, чувствуя себя необыкновенно спокойно рядом с ним.
– Месье Ладюри не было на месте. Он поехал на встречу с Габриель.
– С ней все в порядке?
– Франсуаз не знает. Она сказала, что месье Ладюри очень торопился. Я объяснил, что мы в больнице, и она обещала передать, когда он вернется.
Вокруг тоже сидели люди и ждали вестей о своих близких. Некоторые держались за руки, многие с трудом сдерживали слезы.
– Ты, наверное, на работе в полиции ко многому привык, – задумчиво произнесла Энн.
– Да уж, я достаточно насмотрелся всякого. Честное слово, ловить негодяев и сажать их за решетку гораздо проще, чем смириться со страданиями людей и с несправедливостью, – мрачно произнес Доминик. – Когда все хорошо, жить легко.
Она вздохнула. Привыкнув жить в мире красивых платьев и изящных людей, Энн позволили себе забыть, что у жизни есть и другое лицо.
– Я слышала, что у многих полицейских неудачно складывается семейная жизнь. Понятно, почему это происходит.
– Так оно и есть. Счастливые браки среди полицейских редки. Но у меня есть друзья, которые давно бы сошли с ума, если бы не поддержка их жен и детей. Однако большинство не выдерживают напряжения и расходятся. Это очень тяжело.
– А что ты делал, чтобы снять напряжение? – спросила Энн, заглядывая в потемневшее лицо бывшего полицейского.
– Садился на мотоцикл и гонял по горным дорогам, пока мозги не прочистятся. Потом возвращался домой, принимал душ, надевал форму и снова шел на работу.
– А почему ты уволился?. – робко поинтересовалась она.
Доминик нахмурился. Ему было больно и неприятно вспоминать о тяжелом разговоре с начальником полиции.
– Потому что хотел до конца оставаться честным. Если ты стоишь на защите закона, то должен защищать его до конца, невзирая на лица. Я не приемлю двойного стандарта. Но мне предложили одно из двух: переменить или убеждения, или место работы. Выбор был очевиден.
– Но ведь твое призвание – фотография. Я видела твое лицо, когда ты снимал на винодельне, такое выражение бывает только у настоящих художников. Уж поверь мне! Когда ты начал снимать?
– В детстве. Когда поступил в Высшую медицинскую школу, об увлечении пришлось забыть. Я считался довольно прилежным, подающим надежды студентом, но неожиданно разочаровался в выбранной профессии, и меня потянуло в совсем противоположную сторону. Я пошел в армию, и там, как ни странно, снова занялся тем, что, как оказалось, было моим призванием. Мне предложили делать фотоотчеты о торжественных мероприятиях, награждениях отличившихся военных и тому подобном. А потом я решил, что людям гораздо интереснее знать, что по-настоящему творится в армии, и... и мне пришлось уволиться.
– Понятно, – прошептала Энн. Она не переставала восхищаться человеком, который пожертвовал карьерой из-за своих жизненных принципов.