– Она в самом деле относилась к нему как к своему опекуну, – сказал мне Винсент, – так как уже не сомневалась, что ее родители умерли. Когда она приезжала к ним в Южную Америку на каникулы, мсье Шарль мысленно ее сопровождал. Он был там. Он существовал взаправду.
Винсент резко встал и облокотился на перила, повернувшись ко мне спиной. То, что ему следовало бы теперь добавить, скажу я. Эти слова не сорвутся у него с языка. «Она сделала его консулом Перу, – говорю я в свою очередь. – Она присвоила ему титул своего отца. А главное, – она его любит. Она любит его именно как отца. Любит за все испытания и унижения, которым он ее подвергает. День за днем, через новые страдания, он стал ее создателем. Он завершает то, что предпринял мсье Чалоян».
Этот последний знал уже с первого вечера, что ему нечего бояться со стороны девочки – ни того, что она воспротивится, ни того, что проболтается: кому она сможет довериться? К кому она была по-настоящему привязана, кроме тех, кто ее развращал?
IV
Однажды я провел вечер у друзей, живших в художественной мастерской на улице Кампань-Премьер.
Тогда я терзался банальным чувством заброшенности и той внезапной тишиной, которые обычно наступают после бурного разрыва. Мое одиночество было подобно шуму в ушах, которое я пытался заглушить каждый вечер успокаивающим жужжанием чьей-нибудь болтовни. Я шел то к одним, то к другим. Восстанавливал отношения с друзьями, с которыми давно не общался. Затягивал разговор, как только можно. Наиболее милосердные из привечавших ложились спать перед рассветом, оставив меня дремать на канапе в гостиной.
В ту ночь мне дали понять, что лучше провести ее в собственной постели, если я наберусь смелости преодолеть на такси два квартала, которые отделяли меня от моего жилища. Мне вызвали машину, и я оказался в лифте.
Там, в полусне, я почувствовал, что мир странным образом проваливается у меня под ногами в полной тишине: кабина не спускалась, а поднималась, и я удалялся от земли в натужном, но мощном взлете.
Тремя этажами выше я очутился на самой верхней лестничной площадке перед двумя женщинами в меховых манто, которые и вызвали лифт. Дверь квартиры позади них оставалась распахнутой настежь, словно обе створки раскрыло ураганом музыки, смеха и криков, доносившихся на лестницу.
В проем яркого света, который представляла собой раскрытая дверь в полумраке лестницы, на краткое время вписался силуэт. Это была девушка, танцевавшая сама с собой. Мне показалось против света, что она голая.
Одна из женщин в мехах открыла зарешеченную дверь кабины и сказала: «Вы приехали к самому разгулу безобразия. Желаю вам получить удовольствие».
Не помню, как я оказался в прихожей. Меня схватила за руку статуя из позолоченной бронзы и потащила в мастерскую. Это, наверное, и была та девушка, мелькнувшая в дверях. Она была голая, хотя и сплошь покрытая золоченой краской. На ее груди и животе проступил пот, притягивая свет и отбрасывая металлические отсветы.
Я был сонным и отупевшим, и без всякой тревоги и удивления, словно во сне, отдавался на волю самых нелепых событий. Соблазнительное золотистое видение потащило меня за руку к кучке людей, собиравшихся в мезонине. По лестнице поднимались девушки, голые, как моя танцовщица, или одетые лишь ради шутки в простую кружевную улыбку или чистый сетчатый обман.
Почти все гости теперь собрались в кружок в мезонине. На ковре у их ног сцепились два молодых человека, оба голые и покрытые потом. Зрители наблюдали за их борьбой и уже с минуту молчали. Слышались только тяжелое дыхание и хрипы атлетов. Я не сразу понял, что они занимались любовью. В свою очередь я затаил дыхание и завороженно смотрел. Еще ни разу мне не доводилось видеть совокупления мужчин.