— Ваше имя? — спросил Мегрэ у первого, высокого, худого, очень породистого, который по внешнему виду походил на офицера.
— Томас Хауке, из Гамбурга…
О нем сведения из Берлина оказались более подробными:
«…В 1924 г. приговорен к двум годам тюрьмы за торговлю крадеными драгоценностями… после освобождения находился под надзором… Посещал увеселительные заведения многих европейских столиц. Подозревается в подпольной торговле кокаином и морфином…»
Наконец, последний: мужчина лет тридцати пяти, в очках, с бритым черепом и суровым лицом.
— Доктор Гельхорн, из Кельна… — представился он.
Тут случилось забавное недоразумение.
Мегрэ спросил, почему, когда обнаружили, что его попутчик не шевелится, он не оказал первую помощь.
— Потому что я — доктор археологии, а не медицины…
Теперь все расселись в купе точно так, как предыдущей ночью:
Отто Браун — Адольф Бонвуазен — мадам Ирвич Томас Хауке — доктор Гельхорн — Лена Лейнбах И разумеется, все, кроме Отто Брауна, который, к сожалению, свидетельствовать уже не мог, отрицали, что имеют какое-либо касательство к убийству. И каждый утверждал, что ему ничего не известно.
Мегрэ провел четверть часа с Джефом Бебельмансом, акробатом из Антверпена, который вылез из-под вагона в Олнуа, имея при себе акции на предъявителя общей стоимостью три миллиона.
Когда Бебельманса подвели к телу, он не изменился в лице и лишь осведомился:
— Кто это?
При обыске у него нашли билет третьего класса от Берлина до Парижа, что не помешало ему часть пути проделать под вагоном, с тем чтобы на границе не обнаружили акций.
Но Бебельманс оказался не из говорливых. Ничуть не унывая, он твердил:
— Ваше дело задавать вопросы. Мне же совершенно нечего вам сказать…
Сведения о нем оказались не слишком впечатляющими: раньше он был акробатом, потом работал официантом в ночных заведениях в Брюсселе, затем в Берлине…
— Итак, — начал Мегрэ, беспрерывно делая короткие затяжки, несмотря на присутствие двух дам, — вы, Бонвуазен, и мадам Ирвич сели в поезд в Варшаве. А кто сел в Берлине?
— Сначала эта госпожа… — заявил Бонвуазен, указывая на Лену Лейнбах.
— Где ваша кладь, мадам?
Она указала на полку, расположенную над мертвецом, где лежали три роскошных чемодана крокодиловой кожи в бежевых чехлах.
— Значит, вы положили ваш багаж сюда, а сами уселись в противоположном углу. По диагонали…
— Покойный… то есть, я хочу сказать, этот господин… вошел следом… — продолжал Бонвуазен, которому безумно хотелось поговорить.
— Без багажа?
— Он нес с собою только плед…
Мегрэ вышел посовещаться с племянником. Они вновь просмотрели содержимое бумажника убитого, где нашли багажную квитанцию. Вещи уже прибыли в Париж, и Мегрэ позвонил, чтобы чемоданы срочно открыли.
— Хорошо! Теперь… — он указал на Хауке, — этот господин?
— Он сел в Кельне…
— Это верно, господин Хауке?
— Точнее, в Кельне я перешел в другое купе… Раньше я ехал в купе для некурящих…
Доктор Гельхорн тоже сел в Кельне, где он жил. Пока Мегрэ, сунув руки в карманы, задавал вопросы, что-то бормотал себе под нос, внимательно всматривался в каждого, Поль Виншон, как хороший секретарь, на ходу делал записи. Вот что можно было в этих заметках прочесть:
«Бонвуазен: До немецкой границы казалось, что только мы с мадам Ирвич знакомы между собой… после таможни мы все кое-как устроились, чтобы вздремнуть, и притушили лампу… В Льеже я увидел, что дама, сидящая напротив меня (Лена Лейнбах), хочет выйти в коридор. Господин, сидевший в другом углу (Отто Браун), тут же встал и спросил у нее по-немецки, куда это она собралась.
— Я на минутку, подышать воздухом, — ответила женщина.