– Молодой человек! если бы император обязан был смотреть за безопасностью света в собственных владениях, ему и одного этого дела было бы уже слишком много. Вам надо бы иметь за себя у императора какого-нибудь ходатая, который бы мог защищать ваше дело лучше, чем вы сами, своим правдивым разговором. Нет ли у вас сестры, которую бы вы могли выдать за какого-нибудь знатного барона, который бы поддержал вас, и силой руки и своими советами?
– У меня только брат-близнец.
– А! так вы Адлерштейнские близнецы! Кажется другой Адлерштейн искал союза с вашей матушкой. Да, лучшей поддержки вы не могли бы найти, он и молодой король Макс все равно, что два пальца на одной руке.
– Это невозможно! – сказал гордо Эббо. Уверенный, что услышит точно такой же совет и от мейстера Годфрида, Эббо раздумал ехать с ним советоваться. Некоторое время, Гейнц и Гатто надеялись даже на возвращение старых привычек, а сердце Христины наполнилось смущением и боязнью, когда сын объявил, что Шлангенвальд будет наказан за все свои злодеяния при первой дерзости, какую себе позволит.
Этапервая дерзость сделана была в начале зимы. Шайка рейтаров опустошила отдаленное поле, где Ульрих засевал скудный запас ржи. Известие об этом вовремя дошло до замка, и близнецы, в сопровождении Гейнца, Коппеля, двух конюхов из Ульма и толпы крестьян, внезапно напали на грабителей, затушили огонь и преследовали врага до самой деревни Шлангенвальд.
– Сожгите деревню, господин барон! – кричал Гейнц, разгоряченный победой. – Будут они знать, что значит жечь наши поля.
Но бедные, полунагие крестьяне выбежали из хижин, бросились на колени перед молодыми баронами и молили пощадить их во имя больных детей, старых бабок, лежащих в постели и хворых отцов! Эббо отвернулся; жгучие слезы затемняли его глаза.
– Что нам делать, Фридель?
– Не надо жестокостей, брат.
– Но нас обвинят в трусости.
– Бесчестно было бы мстить этим ни в чем неповинным беднякам, – сказал Фридель, и бросился останавливать Коппеля, зажегшего уже пучок сухого хвороста и готовившегося бросить его на крышу хижины.
– Крестьяне, – сказал растроганный Эббо, – а не обижу вас. Вы не отвечаете за злодейства вашего господина. Но идите к нему и скажите: если он хочет встретиться со мной с копьем и мечом, – он узнает, чего стоят Адлерштейны!
Крестьяне в порыве благодарности бросились ему в ноги, но Эббо поспешил удалиться, и быстро поднялся на гору. Щеки его сильно вспыхнули, когда он вспомнил, но слишком поздно, что на вызов посмотрят, как на хвастливую выходку мальчишки. Вскоре Эббо доехал до хижины, где он увидал пленника, которого строго сторожили два крестьянина.
– Веревка готова, сеньор барон, – сказал старый Ульрих, – и дуб также еще крепок, как и тогда, когда ваш дед приказал повесить на нем трех ландскнехтов в один день. Ждем только ваших приказаний.
– Ну, так исполняйте это грустное дело, и ничего мне более о нем не говорите, – сказал Эббо, направляясь к ущелью.
– Был у него священник? – спросил Фридель. Крестьяне очевидно смотрели на этот вопрос, как на каприз сэра Фриделя; Эббо остановился, нахмурил брови и колебался; но видя, что крестьяне хотят вести негодяя к роковому дереву, стоящему над пропастью, вскричал:
– Стой, Ульрих! Гейнц, беги в замок, и приведи отца Жодокуса для напутствования.
Крестьяне были видимо недовольны.
– Прежде этого никогда не бывало, господин барон, – сказал Гейнц, – вешали просто.
– Какую церковную помощь получили ваш отец, монсеньор, и мой? – прибавил Коппель.
– Слушайте меня, – сказал Эббо, строго смотря на вассалов. – Если Шлангенвальд разбойник без веры и совести, беспощадный к душе и телу, – разве поэтому и я должен действовать также, как и он?
– Это только справедливое возмездие, – проворчал Коппель.