Вдруг, остановившись на минуту прямо перед камеристкой, он, скрипнув зубами от бешенства, проговорил:
— Уже не в первый раз эта женщина становится мне поперек дороги! Я знаю, что она меня ненавидит и что ей до сих пор удавалось брать надо мной верх. Она постарается засунуть меня в Бастилию именно тогда, когда мне особенно необходимо сохранить свободу! Дело, которое я делаю во Франции, еще далеко не закончено. Вы знаете лучше других, госпожа Ван-Штейнберг, что английский король еще нуждается в моих услугах!
Потом он остановился, сел и продолжал:
— Если Помпадур осмеливается нападать на меня и рискует ради Гистриона из своей клики скомпрометировать мои намерения и посягнуть на мою безопасность, покончим с ней раз и навсегда! Слушайте внимательно мои инструкции!
Люрбек наклонился к Ван-Штейнберг и прошептал ей несколько слов на ухо.
В его глазах сверкал злобный огонь. Сейчас это был уже не придворный, выражавшийся на изысканном галантном языке, но твердый и решительный командир, диктующий приказы подчиненным. И приказы страшные и безжалостные, так как камеристка фаворитки короля, дрожа и согнувшись под их тяжестью, склонилась перед властью, которую имел над ней опасный и злобный шпион, ибо им и был настоящий Люрбек, — шпион, с которым она была связана клятвой.
Когда иностранец закончил, Ван-Штейнберг, очень бледная, сказала:
— Вы можете рассчитывать на меня, господин шевалье, ваши приказы будут выполнены от начала до конца.
— Помните, что вы будете щедро вознаграждены! — добавил Люрбек. — Сегодня вечером, в назначенный час, сразу, как получите условный сигнал, вы начнете действовать!
— Не беспокойтесь! Начну.
Пока камеристка Помпадур удалялась и снова усаживалась в карету, Люрбек, который сбросил маску и оказался преступником, готовым осуществить чудовищный жестокий заговор, снова скрипнув зубами и сжав кулаки, процедил:
— Несчастье, трижды несчастье ждет того, кто встанет на моем пути!
Глава XV
ФОР ЛЬ'ЭВЕК
Фор ль'Эвек или, как его раньше называли, Фур ль'Эвек — это здание, построенное на месте прежней хлебопекарни, которое последнее время использовалось как тюрьма для комедиантов. В XVIII веке, действительно, для актеров существовала специальная тюрьма, куда, если они осмеливались не повиноваться капризам короля и других великих мира сего, бедняг отправляли поразмышлять об опасностях, проистекающих из неумения или нежелания удовлетворять вкусы вельмож.
Это не был в буквальном смысле мрачный застенок, где содержались в тяжелых условиях те, кто выступал на подмостках. Конечно, комфорт гостиницы там отсутствовал, но и строгости, свойственной дому заключения, там тоже не было, и с вынужденно находившимися там людьми не обращались как с лишенными всяких прав. Заключенные могли свободно собираться группами каждый день в просторных комнатах, в которых стояли большие столы и деревянные скамьи. Там они могли читать, болтая друг с другом, сколько хотели, и даже продолжать разучивать свои роли. Только непослушные и дерзкие помещались в карцер, но начальник тюрьмы, самый добродушный из всего ее персонала, применял эту меру наказания лишь в совершенно исключительных обстоятельствах. Поспешим сказать, что злополучный Фавар вел себя очень тихо, подчиняясь режиму, и лейтенант полиции, желавший, несмотря ни на что, сохранить к себе милостивое отношение фаворитки короля, предоставил ему одну из лучших комнат, где драматург ныне и предавался размышлениям, обдумывая таинственные причины своего ареста. Фавар, чье хорошее настроение полностью исчезло, ломал голову, пытаясь догадаться, кто же отправил его в тюрьму.