То он видел Фикефлёр, праздник яблонь, отца и мать Магю в ярости, то ему мерещилась улыбка Перетты и великолепные и славные дни во Фландрии. То вдруг перед ним появлялся Д'Орильи, и он видел дерзкое, надменное лицо лейтенанта, искаженное ненавистью, а потом появлялась снова его невеста и шептала ему слова любви. Потом она превращалась из крестьянки в мадемуазель Фикефлёр, и это уже был театр в Шуази, где еще так недавно она пела на сцене, грациозная и очаровательная. Но из ее уст вылетали не веселые куплеты, а та полупесня-полуречитатив, грустный и тягучий, который сам Фанфан сочинил и часто напевал своим товарищам по вечерам на бивуаках или в траншеях.
Пошел я в армию лишь из любви к красотке.
Она на память мне дала свое кольцо…
Поцеловать ее хотел я на прощанье,
Но милая ушла, вдруг отвернув лицо…
Я взял мешок и саблю
И, отличиться рад,
Пошел я в бой без страха,
Как истинный солдат.
И кто же поплатился
В той битве головой?
Капрал с коня свалился!
Он мертв, а я — живой!
Но знаю я, что скоро
Придет и мой черед.
Ведь каждый, кто воюет,
Тот молодым умрет.
Когда же будет кончен
Короткой жизни путь,
Прошу я мое сердце
В салфетку завернуть
И отвезти к любимой
В родной мой тихий край.
Пусть похоронит сердце
И с ним мое «Прощай!»
Скажите: жизнь солдата
Была так недолга,
Но умер он, любя вас,
Как верный ваш слуга!
Фанфан просыпался и вскакивал в холодном поту, со сжавшимся сердцем. Слезы заливали ему лицо. Он их утирал рукавом и старался, сидя на своей подстилке, выпрямиться, собрать все силы, всю волю… Вдруг он услышал, что кто-то шепотом зовет его. Он вздрогнул, считая, что пришел час идти на казнь.
— Фанфан! Фанфан! — тихонько звал голос, который как будто раздавался из узкой форточки, сделанной в двери его камеры. Фанфан поднялся и увидел в рамке форточки доброе лицо его друга Пассепуаля, который, выполняя инструкцию Бравого Вояки, постарался как можно скорее вернуться в Венсен.
— Уже пора? — спросил Фанфан. — Я готов.
— Да нет, дурачок, — отвечал ему кавалерист. — Подойди поближе, мне надо сказать тебе кое-что на ухо. Давай скорее, так как сейчас будет проходить дозор, и не дело, чтобы пуля попала мне в башку. Пассепуаль едва слышно прошептал ему несколько слов, которые, видимо, принесли ему большое облегчение. Пока Пассепуаль объяснял ему что-то, лицо Фанфана, искаженное горем, полностью приобрело его обычное жизнерадостное выражение.
Когда Пассепуаль кончил, Фанфан сказал голосом, глухим от нежности и восхищения:
— Ну, скажите, каков наш Бравый Вояка! Я узнаю его. А вы все, мои друзья, разве я мог надеяться?!
— Ты все это расскажешь нам в другой раз, — решительно сказал Пассепуаль и быстро захлопнул дверцу форточки.
Несколько минут Фанфан стоял, как вкопанный, у форточки, бормоча вполголоса:
— Нет, это невозможно! Это слишком хорошо! Слишком замечательно! — Он ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что проснулся. Поняв, что это не сон, он сказал себе: «О, только подумать! Разве я мог на это надеяться!? Перетта, моя дорогая суженая, моя любимая! Неужели я увижу тебя снова? Я уже окончательно считал, что мы расстались навсегда!»
И луна, бросив луч сквозь решетку камеры, окошко которой выходило во двор, увидела, что первый кавалер Франции смеется счастливым смехом в момент, когда он наверняка должен был плакать. Когда прошел первый взрыв радости, Фанфан снова вытянулся на своем тюфяке и пробормотал уже сонным голосом:
— Что ж, кажется, эта ночь кончится лучше, чем началась!
Через несколько секунд он уже мирно спал, и ему снилось, что он венчается с Переттой и что маршал Саксонский — свидетель на их свадьбе.