Вот почему в ответ он поспешил сказать следующее:
— Нет у вас никаких врагов, дорогой друг, а вот у меня они есть. Немедленно без всякой очередности начать раздавать звания и милости — значит подставить себя под удар и вызвать толки о том, что я действую не лучше Шуазеля. Дорогой мой! Я бы хотел оставить после себя Добрую память. Я уже двадцать лет вынашиваю реформы, усовершенствования, и скоро они явятся перед взором всего мира! Фавор губителен для Франции: я буду жаловать по заслугам. Труды наших философов несут свет, который достиг и моих глаз; рассеялись потемки прошлых лет, настала счастливая пора для государства… Я готов рассмотреть вопрос о продвижении вашего сына точно так же, как я сделал бы это для первого попавшегося гражданина; я принесу в жертву свои пристрастия, и эта жертва, несомненно, будет болезненной, но она будет принесена во имя трехсот тысяч других… Ежели ваш сын, господин Филипп де Таверне, покажется мне достойным этой милости, он ее получит, и не потому, что его отец — мой друг, не потому, что носит имя своего отца, а потому, что этого заслужит сам. Вот каков мой план действий.
— Другими словами, ваша философия, — прошипел старый барон, который от злости кусал ногти и досадовал на то, что этот разговор стоил ему такого унижения и малодушия.
— Пусть так. Философия — подходящее слово.
— ..которое освобождает от многого, не так ли, господин маршал?
— Вы плохой придворный, — холодно улыбаясь, заметил Ришелье.
— Люди моего звания могут быть только придворными короля!
— Мой секретарь, господин Рафте, принимает в день по тысяче человек вашего звания у меня в приемной, — сказал Ришелье, — они приезжают из черт знает какой провинциальной глуши, где привыкают к невежливости по отношению к своим так называемым друзьям, да еще проповедуют согласие.
— О, я прекрасно понимаю, что потомок Мезон-Ружей, прославившихся еще во времена крестовых походов, иначе понимает согласие, нежели Виньрот, ведущий свой род от деревенского скрипача!
У маршала было больше здравого смысла, чем у Таверне.
Он мог бы приказать выбросить его из окна, но он только пожал плечами и сказал:
—Вы слишком отстали, господин крестовый рыцарь: о вас упоминается в клеветнической памятной записке Парламента в тысяча семьсот двадцатом году, но вы не читали ответной записки герцогов и пэров. Пройдите в мою библиотеку, уважаемый, — Рафте даст вам ее почитать.
В то время как он выпроваживал своего противника с этими ловко найденными словами, дверь распахнулась и в комнату с шумом вошел какой-то господин.
— Где дорогой герцог? — спросил он.
Этот сияющий господин с расширенными от удовлетворения глазами и разведенными в благожелательном порыве руками был не кто иной, как Жан Дю Барри.
При виде нового лица Таверне от удивления и досады отступил.
Жан заметил его движение, узнал барона и повернулся к нему спиной.
— Мне кажется, теперь я понимаю и потому удаляюсь. Я оставляю господина министра в прекрасном обществе, — спокойно проговорил барон и с величественным видом вышел.
Глава 18. РАЗОЧАРОВАНИЕ
Жан был так взбешен выходкой барона, что сделал было два шага вслед за ним, потом пожал плечами и возвратился к маршалу.
— И вы таких у себя принимаете?
— Что вы, дорогой мой, вы ошибаетесь. Напротив, я таких гоню прочь.
— А вы знаете, что это за господин?
— Знаю!
— Да нет, вы, должно быть, недостаточно хорошо с ним знакомы.
— Это Таверне.
— Этот господин хочет подложить свою дочь в постель к королю…
— Да что вы!..
— Этот господин хочет нас выжить и готов ради этого на все… Да! Но Жан — здесь, Жан все видит.