— Итак, прошу вас быть откровенным, — прибавил он.
— Сказать по чести, я другого и не желаю, — отвечал герцог.
— Вы ведь собирались спросить у меня совета, не так ли?
— Совершенно верно.
— Ах, притворщик! А мне он ничего об этом не говорил.
— Я мог говорить об этом только с господином графом, да и то шепотом,
— отвечал маршал.
— Почему, герцог?
— Да вы бы покраснели, графиня, до корней волос!
— Скажите, маршал, ради любопытства! Я нарумянена, и никто ничего не заметит.
— Я вот о чем подумал, графиня… Берегитесь: я пускаюсь во все тяжкие!
— Вперед, герцог, я с вами!
— Да вы меня, верно, побьете, когда узнаете, что у меня в голове.
— Не у вас в обычае быть битым, герцог, — заметил Бальзамо, обратившись к старому маршалу; тот так и засветился от удовольствия!
— Ну так вот, — продолжал герцог, — не в обиду будь сказано ее сиятельству, его величество.., как бы это выразить?..
— Да что же он тянет! — вскричала графиня.
— Так вы настаиваете?..
— Да.
— Непременно?
— Да, тысячу раз да!
— Ну, рискну.., печально это сознавать, господин граф, однако его величество трудно стало расшевелить. Это не я придумал, графиня, это словцо госпожи де Ментенон.
— В этом нет ничего для меня оскорбительного, герцог, — молвила графиня Дю Барри.
— Тем лучше, я буду говорить свободнее. Так вот, было бы очень хорошо, если бы господин граф, владеющий секретом бесценного эликсира…
— ..изобрел такой эликсир, который вернул бы королю способность расшевелиться.
— Совершенно верно.
— Господин герцог! Это — детский лепет, это азбука нашей профессии. Первый же шарлатан сможет вам предложить приворотное зелье.
— Заслуга которого будет приписана добродетели графини? — продолжил герцог.
— Герцог! — оборвала его графиня.
— Я же говорил, что вы рассердитесь. Впрочем, вы сами этого хотели.
— Господин герцог, вы были правы, — заметил Бальзамо, — ее сиятельство в самом деле покраснела. Но ведь то, о чем мы говорим, не может никого задеть, ведь речь не идет о любви. Должен заметить, что вы освободите Францию от де Шуазеля не с помощью приворотного зелья. Посудите сами: даже если король будет любить графиню в десять раз сильнее, чем теперь, — а это невозможно, — де Шуазель все равно сохранит свое влияние и будет владеть его разумом так же, как графиня владеет сердцем короля.
— Вы правы, — согласился маршал. — Но это была наша единственная надежда.
— Вы в этом уверены?
— Попробуйте, черт побери, придумать что-нибудь еще!
— Я полагаю, что это совсем несложно.
— Несложно! Вы слышите, графиня? Ох уж мне эти колдуны! Им не знакомо сомнение!
— В чем же тут сомневаться, если надо лишь представить королю доказательства в том, что де Шуазель его предает?.. С точки зрения короля, разумеется, потому что де Шуазель и не думает его предавать, делая свое дело.
— А что он делает?
— Вы знаете это не хуже меня, графиня: он поддерживает недовольство Парламента против королевской власти.
— Это понятно, но надо же знать, каким образом.
— При помощи агентов, которым он обещает безнаказанность.
— Кто эти агенты? Вот что желательно было бы знать.
— Вы полагаете, к примеру, что госпожа де Граммон уехала с другой целью, нежели поддержать горячие головы и подавить сомневающихся?
— Несомненно, что именно за этим она и поехала! — вскричала графиня.
— Да, но король видит в ее отъезде простое изгнание.
— Вы правы.
— Как ему доказать, что в этом отъезде следует усматривать не только то, о чем вам дают понять?
— Необходимо обвинить графиню.
— Если бы достаточно было бы только обвинить, граф!.. — заметил маршал.
— К сожалению, надо еще представить доказательства, — прибавила графиня.