— Да ведь он настраивает Парламент против его величества!
— Ну конечно! В том-то и состоит ловкость!
— Он же толкает англичан к войне!
— Вот именно, потому что мир был бы для него губителен.
— Это не талант, герцог.
— Что же это, графиня?
— Это государственная измена.
— Когда государственная измена имеет успех, графиня, это талант, как мне кажется, и немалый.
— Ну, раз так, герцог, я знаю еще кое-кого, кто не менее ловок, чем де Шуазель.
— Неужели?
— По части парламентов, по крайней мере.
— Это — главный вопрос.
— Да, потому что это лицо причастно к возмущению Парламента.
— Вы меня заинтриговали, графиня.
— Вы не знаете, о ком я говорю, герцог?
— Нет, признаться…
— А ведь он — член вашей семьи.
— Неужели у меня в семье есть талантливый человек? Вы изволите говорить о моем дяде — кардинале, графиня?
— Нет, я говорю о вашем племяннике, герцоге д'Эгийоне.
— Ах, герцог д'Эгийон! Да, верно, это он дал ход делу ла Шалоте. По правде сказать, он очень милый мальчик. Он в этом деле славно потрудился. Клянусь честью, графиня, вот тот человек, которым умной женщине следовало бы дорожить.
— Видите ли, герцог, — отвечала графиня, — я даже незнакома с вашим.., племянником.
— Неужели вы его не знаете?
— Нет, я его никогда не видела.
— Бедный малый! Ну да, действительно, с тех пор, как вы пришли к власти, он неотлучно жил в Англии. Пусть поостережется, когда увидит вас, он отвык от солнца.
— Как среди всех этих мантий оказался человек его ума и его происхождения?
— Он взялся их взбудоражить за неимением лучшего. Понимаете ли, графиня, каждый старается получить удовольствие, где только можно, а в Англии удовольствий немного. До чего же он предприимчивый человек! Какой это был бы слуга королю, буде на то желание его величества! Уж при нем с дерзостью Парламента было бы покончено. Он — истинный Ришелье, графиня. Так позвольте мне…
— Что?
— Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.
— Он разве должен скоро быть в Париже?
— Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Англии, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах милях отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!
Маршал пристально изучал по лицу молодой женщины, какое действие на нее производят его слова.
Она на мгновение задумалась и продолжала:
— Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.
— Как вам будет угодно, графиня.
— А на чем мы остановились?
— На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе де Шуазеля.
— Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазеля избавиться.
— То есть об этом говорили вы, графиня.
— Как! — воскликнула фаворитка. — Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы.., неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?
— Ото! — проговорил Ришелье, важничая. — Вот что политики называют предложением.
— Принимайте мои слова, как вам будет угодно, называйте их, как хотите, но отвечайте решительно.
— Ах, какое недостойное наречие в устах такой милой и приятной женщины!
— По-вашему, это ответ, герцог?
— Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.
— Вы готовы?
— Подождите же!
— Вы колеблетесь, герцог?
— Нисколько.
— Так я вас слушаю.
— Как вы относитесь к притчам?
— Должна сказать, что они устарели.
— Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали.
— Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!
— Как хрусталь!
— Ну, говорите.
— Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?
— Я вас слушаю.
— Представьте, графиня.., вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.