Рассыльный вернулся с ответом.
В нем было всего четыре слова:
«Я уезжаю. Спасибо.
Ева».
И в самом деле, в пять часов дилижанс в Бордо отправлялся с улицы Булуа; по счастью, в нем нашлось свободное место, мягкое и удобное, и Ева поехала в Аржантон.
Она не взяла с собой ничего, что не имело отношения к Жаку.
У нее оставалось только горькое и неотступное воспоминание о прошлом, которое ей не удалось оставить на дне Сены.
На следующий день к вечеру дилижанс прибыл в Аржантон. Еву высадили на почтовой станции, где меняли лошадей.
Она попросила рассыльного отнести ее баул, а сама пешком отправилась к дому доктора.
Было восемь часов вечера. Моросил мелкий дождь. Все двери и ставни были закрыты.
После Парижа, такого шумного и так ярко сверкающего огнями в этот час, на подступах к Аржантону казалось, будто спускаешься в склеп.
Рассыльный шел впереди с фонарем в руке и баулом на плече.
Ева шла за ним. Из глаз ее текли слезы.
Эта тьма, эта тишина, эта грусть тяжким грузом легли ей на сердце. Она сочла, что ее возвращению в Аржантон сопутствует зловещее предзнаменование. И Ева поступила так, как делают все нежные и доверчивые сердца в подобных обстоятельствах: нежные и доверчивые сердца всегда суеверны.
Ответ на вопрос, ждет ли ее в будущем счастье или горе, она оставила на волю случая.
Себе же она сказала:
«Если окажется, что Марта умерла и дом пуст, я буду всю жизнь несчастна; если Марта жива, мои несчастья скоро кончатся».
И она ускорила шаг.
Хотя было темно, Ева разглядела чернеющий во мраке дом доктора с лабораторией наверху.
В лаборатории было темно, другие окна были закрыты ставнями, ниоткуда не пробивался ни один луч света.
Ева остановилась; прижав руку к сердцу и закинув голову, она вглядывалась во тьму.
Рассыльный, не слыша позади ее шагов, тоже остановился:
— Вы устали, мадемуазель, — сказал он, — но сейчас не время останавливаться. Вы можете простудиться.
Не усталость задерживала Еву: на нее нахлынули воспоминания.
Кроме того, чем ближе она подходила, тем более темным, мрачным и необитаемым казался ей дом.
Наконец они подошли к крыльцу.
Рассыльный поставил баул на первую ступеньку.
— Постучать или позвонить? — спросил он.
Ева вспомнила, что всегда стучала в эти двери особенным образом.
— Не надо, — ответила она, — я постучу сама.
Когда она поднималась по ступенькам, колени у нее дрожали. Когда она взялась за молоток, рука ее была холодна как лед.
Она постучала два раза, потом подождала секунду и постучала в третий раз.
В ответ раздалось лишь уханье совы, поселившейся на чердаке над лабораторией Жака.
— Боже мой! — прошептала Ева.
Она снова постучала; рассыльный, чтобы было лучше видно, поднял фонарь повыше.
Сова, привлеченная светом, пролетела между фонарем и Евой, едва не задев ее крылом.
Молодая женщина слабо вскрикнула.
Рассыльный от испуга выронил фонарь, и он погас.
Рассыльный поднял его. Внизу, в узком окошке, мелькнул огонек.
— Я пойду снова зажгу фонарь, — сказал он.
— Не надо, — ответила Ева, останавливая его, — мне кажется, я слышу шум в доме.
И правда, послышался скрип двери, потом тяжелые шаги: кто-то медленно спускался по лестнице.
Шаги приближались. Ева трепетала, словно жизнь ее висела на волоске.
— Кто там? — спросил дрожащий голос.
— Я, Марта, я, — ответила Ева радостно.
— Боже мой, наша милая барышня! — воскликнула старуха, которая даже после трехлетней разлуки узнала голос Евы.
И она поспешно распахнула дверь.
— А где доктор? — спросила она.
— Он жив, — ответила Ева, — у него все хорошо. Он приедет через несколько дней.
Марта еще больше обрадовалась.
— Поскорей бы он приехал! Только бы повидать его перед смертью! Вот все, что я прошу у Господа.