Ну что ж, теперь я пришла в себя и умоляю: Жак, ради Бога, послушай меня, я прошу тебя не из любви; будь ты мне совсем чужим, я говорила бы то же самое. Коль скоро ты спас меня только из жалости, коль скоро то, что я приняла за поцелуй, оказалось не более чем врачебной помощью, коль скоро я возвращаюсь к жизни не для того, чтобы быть рядом с тобой, коль скоро ты говоришь мне, что не дорожишь жизнью, — значит, между нами все кончено и клянусь Господом Богом: я возвращаю тебе твою любовь, а взамен молю лишь об одном — не умирай.
Жак Мере уже не вздыхал и не рыдал: только слезы тихо текли по его щекам.
Он позвонил. Вошел слуга.
— Разведите огонь в соседней комнате, — сказал Жак. — И отнесите туда мои вещи. Я перебираюсь туда. Дама останется здесь.
Через пять минут ему доложили, что все готово. Жак Мере направился к двери, Ева смотрела ему вслед умоляющим взглядом.
— Я вернусь, — пообещал Жак. Он вышел.
Ева вздохнула.
Но не успел Жак закрыть за собой дверь, как Ева, не вставая с постели, протянула руку и взяла платье, которое Жак, чтобы побыстрее ее раздеть, распорол ножом. За корсажем было спрятано письмо, которое Жак хотел сжечь, а она вырвала у него из рук.
Ева очень боялась, что во время бурных событий этого вечера письмо могло потеряться.
Она с тревогой стала рыться в складках платья, осмотрела корсет, рубашку.
Наконец, она вскрикнула от радости: рука ее нащупала бумагу.
Это было то самое письмо, что Жак столько раз читал и перечитывал, столько раз покрывал поцелуями.
Но, после того как оно побывало в реке, вода смыла часть букв.
Таким образом, к светлым воспоминаниям, которые пробуждал этот листок, прибавилось еще одно воспоминание, на сей раз страшное.
VIII. РАЗЛУКА
Через четверть часа Жак вернулся в комнату Евы не только в другом платье, но, можно сказать, с другим лицом.
Он был грустен, и чувствовалось, что чело его еще долго, если не всегда, будут омрачать тучи; но буря миновала, и лицо его, несколько часов назад грозное, выражавшее ненависть, прояснилось, хотя и оставалось суровым.
Молодая женщина бросила на Жака тревожный взгляд; он первым нарушил молчание.
— Ева, — сказал он, впервые обратившись к ней по имени.
Ева вздрогнула.
— Ева, напишите вашей горничной, чтобы завтра утром она прислала вам белье и платья. Я позабочусь, чтобы ей передали ваше письмо.
Но Ева покачала головой.
— Нет, — сказала она, — вы во второй раз спасли мне жизнь: в первый раз духовную, сейчас — телесную; тогда, как и нынче, вы вырвали меня у смерти нагую. И нынче, как и девять лет назад, я хочу порвать со своим прошлым. Купите мне одежду сами. Мне не нужны дорогие наряды, я обойдусь без тонкого белья, без красивых платьев.
— Но что вы собираетесь сделать с вашим домом и со всем, что в нем находится?
— Продайте дом вместе со всей обстановкой, Жак, и отдайте эти деньги на добрые дела. Помните, мой друг, вы всегда говорили, что если разбогатеете, то построите больницу в Аржантоне. Вам представился случай исполнить задуманное, не упустите его.
Жак посмотрел на Еву: она улыбалась ангельской улыбкой.
— Хорошо, мне нравится ваш план, и я завтра же примусь за дело.
— Я всегда буду рядом с вами, Жак.
Он сделал протестующее движение, но Ева лишь грустно улыбнулась в ответ:
— С уст моих никогда не слетит ни единого слова любви, обещаю вам, — это так же верно, как то, что вы спасли мне жизнь; вот видите, я уже стала обращаться к вам на «вы»… О, это мне нелегко, — продолжала она, вытирая кончиком простыни крупные слезы, которые катились у нее из глаз, — но я привыкну. Раскаяние — это еще не все, мой друг, я должна искупить свою вину.
— Не стоит давать вечных обещаний, Ева. Их, как вы знаете, трудно сдержать.
Услышав в словах Жака упрек, Ева на мгновение замолчала.