Свободным концом другого ремня Степан сам обвязался, ноги с обрыва спустил, и вот уже ремень руками перебирает, спускается всё ниже…
Ванюшке даже жарко стало. Хотел крикнуть от радости, да испугался! Как бы от крика ремень не оборвался. Висел молча и не чувствовал, как по лицу слёзы текут, понял: Степан спасёт.
А Степан уж рядом, чуть повыше оказался. Ногой столкнул с уступа пару птиц, поставил на уступ ноги. Кайры с криком перекувыркнулись в воздухе и опять подлетели, суются ему в ноги. Туда, где ещё лежат скорлупки раздавленных яиц. Но Степану не до них. Левой рукой он схватил Ванюшку за плечи, приподнял.
— Становись, — сказал, — на мой уступ. За камень держись, а твой ремень я другим куском надвяжу. Видал?
Теперь Ванюшке не казалось, что Степан делает, медленно: узел, ещё узел — и его ремень надёжно связан.
— Терпи, — отрывисто проговорил Степан. — Наверх по своему ремню вылезу и тебя вытащу. Не оборвёшься, не бойся. Это мне надо голову оторвать, что не доглядел.
— Стёпа, трудно тебе по ремню-то наверх добираться? — тревожно спросил Ванюшка.
— Трудно? Легче, чем тебе бы вниз лететь, — сурово ответил Степан.
И тут Ванюшка перестал слышать один только рёв прибоя. Опять услышал и птичьи голоса.
А Степан, и правда, по ремню вверх лезет. Не высоко тут, а всё ж не легко, должно быть. Готово! Влез! Теперь Ванюшкин ремень натянулся, и он тихонько вверх поплыл, словно у него крылья. Но, оказавшись наверху, Ванюшка пошатнулся и опустился на камень.
— Ноги чего-то маленько заслабли, — смущённо выговорил он. — Об камень не зашиб ли? — Но тут же справился: осторожно снял с плеча полный мешок, опустил его на землю. — Давай пустой мешок, — попросил, — опять полезу.
Его голубые глаза твёрдо взглянули в карие Степановы, только губы, как он ни старался, немного дрогнули.
Степан помедлил, взял Ванюшку за плечи, встряхнул крепко.
— Отец твой — как сказал? Настоящий ты груманлан? Так оно и есть, Ванюшка! За яйцами завтра ещё сходим. На сегодня будет. Ладно?
И вкусно же поужинали они в этот вечер. Яишню из полсотни яиц на железном листе нажарили. Но про то, что на птичьем базаре сотворилось, ни Степан, ни Ванюшка не обмолвились.
Глава 15
СМЕРТЬ ФЁДОРА
Уже вторую весну встречали зимовщики на Груманте. Две страшные долгие ночи прозимовали в старой избушке. Холод, едкий дым, сырая мёрзлая одежда — всё вытерпели, и страшная гостья — цинга не добралась до них. Сырое мясо и трава салата в том помогали. А всего больше — работа на воздухе, в мороз и в непогоду. Сурово следил за тем старый кормщик. И в избе без дела сидеть не давал: если шитья да починки какой не хватало — клубок ремешков тонких, завязанных узлами, каждому кинет.
— А ну, — скажет, — кто скорей свой размотает, да узлы все развяжет?
И стараются, торопятся. А кончат, усмехнётся и опять:
— Ну, кто теперь свой клубок хитрее замотает?
И снова мотают да завязывают.
Так в шутках да рассказах или за работой и время проходило, когда непогода не давала носа на улицу высунуть. А как утишится — кормщик гонит всех из избы: кому дров принести, кому лёд старый на питьё рубить, в котором соли морской не осталось. А то сквозь снег на волю прокапываются — работа не малая: завалит пурга так, что снаружи, если кто шёл, и крыши не приметил бы.
Ванюшке двенадцать лет миновало, а на взгляд больше казалось. Окреп, закалился в тяжёлой жизни, за него все радовались.
Не то Фёдор. Под руки насильно из избы его выводили, заставляли мясо сырое есть, принуждали работать. А он ослаб духом и таял на глазах.
Пришла весна, зазвенели голоса, засвистели крылья птичьих стай, солнце по южным склонам снег посогнало и уже всё дольше стало задерживаться на небе.