Можешь курить, я уже привыкла к запаху сигары. По крайней мере отбивает запах конюшни!
— Энни, — устало улыбнулся Джон, — извини, но я…
— Понимаю, — кивнула она, — ты хочешь спать. Конечно, ложись, извини…
— Я не об этом, — возразил Джон.
Энни огляделась вокруг. В конюшне было почти темно, все уже давно спали вповалку, а если кто и не спал, то был слишком занят заботой о собственных натертых ногах, чтобы прислушиваться к их разговору.
На минуту воцарилась тишина.
— Я так и не поблагодарила тебя… — сказала наконец Энни.
— Поблагодарила? За что?
— За то, что ты тогда привез ко мне Ангуса.
— А-а! — усмехнулся он. — А я-то думал, за то, что я поставил свою подпись под этой пресловутой петицией, и теперь по моей милости ты сидишь здесь и отмораживаешь себе за… то есть я хотел сказать, сидишь и мерзнешь…
— Ты невыносим, Джон! — притворно рассердилась она.
Не отдавая себе отчета, Энни, обхватив Джона за плечи, потянулась к нему губами. Поцелуй в такой ситуации мог бы быть воспринят как дружеский, но темные глаза Джона удивленно округлились, и Энни отпрянула.
— Ты всегда был мне очень хорошим другом, Джон, — торжественно произнесла она. — Оставайся таким и дальше.
— Крошка, — заверил ее он, — я всегда буду твоим другом. Ловким движением Энни выхватила сигару из его пальцев и затянулась. Ощущение было не более приятным, чем то, когда однажды в детстве кузены заставили ее лизнуть лягушку.
— Не глотай хотя бы дым, — усмехнулся Джон. — Выпускай его, а то он забьется в легкие.
Но Энни уже закашлялась и поспешно сунула ему сигару.
— Ну что, — спросил Джон, — понравилось? Не в обиду будь сказано, но ты, ей-богу, как ребенок, которому сто раз можно сказать, что чайник горячий, но он все равно не поверит, пока не дотронется, а потом сам же и заплачет.
По щекам Энни от дыма действительно текли слезы. Отбросив сигару, Джон вдруг обхватил Энни за плечи рукой.
— Не бойся, крошка, — произнес он, — я уверен, что с твоим Ангусом ничего не случится. Я знаю его как себя — нет такой ситуации, из которой он не смог бы вывернуться.
Энни склонила голову ему на плечо.
— Знать бы, — проговорила она, — где он сейчас, что с ним… Мы ведь так и не вошли в английский лагерь… Он может подумать что угодно…
— Скорее всего, — успокоил Джон, — он решит, что принц все-таки одумался. Скорее всего сейчас твой Ангус еще спит или ест бифштекс и думает о том, какой он дурак, что вернулся к англичанам и оставил тебя на попечение такого сумасброда, как я.
Энни тяжело вздохнула, выразив в этом вздохе все, что ее мучило.
— Прости меня, — прошептала она.
— За что? — удивился Джон.
— За то, что доставляю тебе так много хлопот.
— Хлопот? Крошка, — улыбнулся он, — ты не доставляешь мне никаких хлопот — хотя порою, ей-богу, несносна!
Энни не знала, сколько она проспала, но сквозь сон почувствовала, что Джона рядом больше нет. Разбудил ее пронзительный звук волынок и барабанов, возвещавший о том, что армия Камберленда подходит к Драммоззи. Энни раскрыла глаза как раз в тот момент; когда Джон пристегивал к поясу большой обоюдоострый меч. Джиллиз расталкивал тех, кто никак не мог проснуться.
— Ч-что случилось? — тупо пробормотала Энни. — С-сколько времени?
— Одиннадцать, — не оборачиваясь, бросил Джон. — Четыре полка Камберленда уже здесь, остальные скоро будут, а половина наших людей спит мертвецким сном, половина ушла в поисках пропитания…
Энни вскочила на ноги, но Джон остановил ее холодным, словно сталь его меча, взглядом.
— Никаких фокусов, крошка! — приказал он тоном, не терпящим возражений. — Ты останешься здесь. И не вздумай спорить, а то я велю Джиллизу связать тебя по рукам и ногам!
— Он не посмеет!
— Посмею! — заявил он.