Гвоздь поднял лицо, посмотрел испытующе:
— А мне товарищ Барышев прямо сказал:"Желаешь добровольно — пожалуйста. А приказывать такое нельзя."Так вот, без вашего приказа. На основе одной личной инициативы. — Добавил насмешливо: — И капитану Дитриху будет очень приятно. Зачем же его обижать, если он за такую любезность меня в особую группу как главного втиснет?
Иоганн попросил взволнованно:
— Ты меня прости, пожалуйста, Тихон Лукич, что я тебя так холодно встретил.
— А что? — удивился Гвоздь. — Правильно! В тайник не доложился. Допустил нарушение, Все точно. — Подмигнул: — Я сразу понял, как ты мне велел докладывать. какой серьезный разговор будет. Дисциплина в нашем деле — первая вещь. — Сказал успокаивающе: — А насчет ноги моей вы не беспокойтесь. Может, еще сохраним на память о детстве. Если, конечно, она донимать меня не будет, а то вроде оглобли торчит, в колене не гнется. Такая штука тоже вроде бы ни к чему.
— Пока я не вернусь, — строго приказал Вайс, — никаких госпиталей.
— Если вы тут главный начальник — пожалуйста, — уклончиво сказал Гвоздь. Спросил лукаво: — Так,может,теперь всежтаки поздороваемся?
Иоганн обнял Гвоздя, прошептал:
— Понимаешь, я так рад тебя видеть!
— Ну, еще бы, — сказал Гвоздь. — Все один и один, а теперь нас здесь уже двое советских, значит, сила. — И стал рассказывать о Москве.
43
Белый, чистый снег. Светлое, ясное, глубокое, как в летний день небо. Сосны с розоватыми стволами и нежно-зеленой хвоей не концах разлапистых ветвей. Студеный, словно ключевая вода. воздух, и на скорлупе снежного наста солнечные цветные искры. Иоганн вел машину на большой скорости не только потому, что должен был спешить в поместье баронессы к своей подопечой, — стремительное движение отвечало его душевному состоянию. Встреча с Гвоздем глубоко взволновала его.
Тихон Лукич. после того,как Родина вернула себе его. стал совсем иным. Изменилось выражение лица, спокойной уверенностью веяло от его плечистой фигуры, появился живой блеск в мертвеннотусклых прежде глазах. И эта перемена в Гвозде была столь разительной. что даже тревожила Иоганна: гн вызовет ли она подпозрения у немцев?
Иоганн видел перед собой лицо Тихона Лукича, глаза, озаренные внутренним светом счастья; душу его тоже наполняло счастье: он исполнил свой чекистский долг — вернул в жизнь утратившего было себя человека.
Он готов был улыбаться комьям снега. что лежали на ветвях сосен, пронизанные острой хвоей и поэтому похожие на белых ежей, вскарабкавшихся на деревья. И ему хотелось дотронуться до них ладонью, погладить их.
Ему хотелось улыбаться деревьям — сородичам тех, какие были и у него дома, потрогать ихшелушащуюся кору, древестную сухую кожу. чисто и терпко пахнущую смолой.
Все вокруг радовало Иоганна. Онопустил боковое стекло машины, вдыхал морозный воздух. И вместе с этим чудесным воздухом пришли воспоминания...
Он вспомнил первую советскую дрейфующую станцию «Северный полюс», те дни, когда папанинцы оказались на обломке льдины одни в океане и их жизнь подвергалась смертельной опасности. Саша Белов, не отрываясь, сидел тогда у своей самодельной любительской рации и, блуждая в эфире, слушал взволнованные запросы почти на всех языках мира об отважных советских полярниках. Весь мир был объят тревогой за судьбу четырех советских людей, бесстрашно продолжающих работать нахрупкой. с каждым часом уменьшающейся под ними льдине.
И в этой тревоге людей планеты было такое прекрасное общечеловеческое единодушие, что казалось невозможным, чтобы они когда-нибудь позволили вовлечь себя в побоище войны. Думалось, что отныне все станут лучше, будут дорожить жизнью каждого человека.