А силовые меры Брауна казались не менее естественными, чем кары Божьи. Одним словом, он исповедовал то, что его отец называл принципом необходимого минимума. В точности как писала предсказательница.
Браун вернулся к своему гороскопу смерти.
Астролог, видно, не боялась ярлыка умалишенной, поскольку дальше значилось следующее:
«В час вашего рождения Вифлеемская звезда едва поднялась над горизонтом. Это событие порождено слиянием Юпитера с Сатурном. Именно его наблюдали мудрецы с востока – им оно символизировало рождение царя. В то далекое время две эти планеты находились в знаке Рыб, ассоциируемом с евреями. В день вашего рождения знамение произошло в знаке Тельца. Оно правит вашим восьмым Домом смерти из двенадцатого Дома тайн, включающим убийства. Скорее всего, вы умрете вне дома, на суше, от руки уважаемого убийцы, заинтересованного в рождении или перерождении царя. Как ни странно, двенадцатый Дом наиболее естественен для Рыб, иудейского знака, и поэтому, буквально или метафорически, упомянутый царь есть тот самый, которого искали пророки».
В то время Брауну было около тридцати. Он рассмеялся, попросил отца намекнуть, когда начнется Второе пришествие, и больше не заглядывал в гороскоп до его смерти.
А теперь пришлось…
Он закрыл папку и убрал ее в стол вместе со статьей «Америка клонирует», где говорилось, что генетический донор – возможно, самая значительная личность в истории. Браун понял, кто имелся в виду. А вот знала ли это «Таймс»?
Глава 17
Вечер понедельника.
Церковь Святого Томаса Мора, Нью-Йорк
Небольшое море черных спин, то тут, то там оживляемое барашками модных шляпок, хлынуло через высокие кованые ворота по изящным гранитным ступеням прямо в двери из красного дерева, гордость церкви Святого Томаса Мора. Одно ее месторасположение чуть в стороне от Музейной Мили, между Парк– и Мэдисон-авеню, позволяет догадаться, что ее посещает католическая элита Нью-Йорка.
Интерьер церкви совершенно под стать прихожанам.
За спиной у священника – единственное витражное окно, под ним резное распятие, скромный алтарь без излишеств, массивные скамьи, навощенный до блеска паркет, несколько статуй, деревянные барельефы святых, прекрасно оформленные букеты, маленький орган с приятным звуком. Ничего модного, ничего кричащего. Во всем ощущаются вкус, добротность и бешеные деньги.
Однако сейчас Франческа Росси не чувствовала себя частью всего этого. Она сидела в переднем ряду вместе с кузеном и дядей, с которыми только вчера познакомилась. Феликс, опасаясь ледяного приема, сел у дальнего края рядом с Мэгги. За ними пристроилась Аделина; Франческа не виделась с ней три дня.
Поначалу нежданное наследство привело ее в восторг, поскольку теперь у них появлялось какое-то подобие семьи, о чем она всегда мечтала. Больше людей, похожих на них, с теми же мыслями и привычками; больше близких одного с ними круга, в который за всю ее жизнь проникли только двое посторонних. Одной была Аделина, а другой – как ни странно, Мэгги, их горничная; даже ей Франческа была рада. В их затворничестве любой гость являлся подарком, спасением от одиночества.
Последние три дня стали для Франчески самыми тоскливыми. Стоило ей обрести близких, долгожданных, хотя и незнакомых, как ее малая семья будто распалась. Аделина заявила, что у нее есть некие планы, а Феликс исчез в лаборатории – запирался там на весь день и держал Мэгги у себя, хотя еще недавно велел ей туда не заходить. В результате Мэгги смогла выйти на улицу лишь в воскресенье, да и то чтобы посетить церковь и съездить домой за сменой белья. Все прочее время она сидела в лаборатории с редкими перерывами на сон и еду, какая-то озабоченная и безрадостная. Повсюду оседала пыль.