Дифференциация ответственности и вины может оказаться относительно сложной проблемой. Для нас в целом нетрудно организовать процесс разделения труда, но определить, кто совершил проступок и должен быть призван к ответу, представляется делом непростым. В этом и есть проблема таких структур: их греховность мы распознаем лишь ex post. Зло никогда не является целью и потому на начальной стадии процесса не поддается идентификации. Оно выявляется лишь ретроспективно, в результатах. Вторая проблема касается сложности разграничения ответственности за совершенные деяния и определения конкретного виновника. В процессе работы по принципу разделения труда стоимость, добавленную каждым участником, установить сравнительно просто. А вот виновность - нет; по существу, почти невозможно. В высокоспециализированных обществах зло может зародиться и спокойно выживать в промежутках между специализациями. Ни один участник процесса никакого зла осознанно не совершил, но тем не менее система его породила. Культура Ветхого Завета с таким рожденным где‑то в серых зонах общественных институций злом пыталась справиться с помощью ежегодных символических жертв: списать все на определенного человека было невозможно, а от чувства вины избавиться было надо. Для христиан таким жертвенным агнцем, однажды и навсегда искупившим грехи тех, которые "не знают, что делают" и "слепые вожди слепых", стал распятый Христос. В более сложном обществе стать слепым еще проще. Ведь сегодня мы даже и не знаем (в сущности, нас и не интересует), кто сшил носимую нами и считаемую своей рубашку. И это еще очень простой пример; вы только представьте, насколько мы можем быть слепы во многих более сложных социальных взаимодействиях.
Подчиненность зла добру
Остановимся на минутку на понятии "зло". Откуда вообще оно берется? В представлении иудеев зло всегда подчинено добру. Во времена раннего христианства существовало дуалистическое течение, утверждавшее, что добро и зло находятся на одном онтологическом уровне. Отсюда: Бог и Сатана - соперники, противоположности, стоящие на одной онтологической ступени. Августин до перемены мировоззрения придерживался пропагандируемых этим учением идей. Позднее он полностью их отверг, посчитав манихейской ловушкой, и склонился к мнению, что Сатана, или зло, не могут находиться на одном уровне с Богом, или добром.
Сатана является одним из ангелов Божьих (хотя и падшим) и, значит, остается слугой, существом, которое ничего не может сделать без разрешения или согласия Бога (или человека). Это хорошо показано в Книге Иова. Хотя (технически) не кто иной как Сатана наслал на Иова болезни и горе, сделать такое он мог лишь с ведома Бога и при Его одобрении, и потому Иов жалуется именно Богу: "Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня". Так как зло ничего не может совершать без Божьего дозволения, то Иов даже не пытается обращаться к Сатане (кажется, что этот праведник не знает о существовании падшего ангела), а предпочитает свои сетования и упреки адресовать прямо Всевышнему.
Добро само творит себе цели, а Зло должно их у него заимствовать: своих у него нет. В его основе не лежит собственная онтологическая сущность. В чистом виде зло не существует, оно всегда каким‑либо способом паразитирует на добре. Если мы делаем что‑то плохое, у нас всегда есть этому оправдание. Причина зла всегда в добре (даже несмотря на то, что человеку, творящему зло, мир видится искаженно). Если кто‑то что‑то крадет, то он просто хочет быть богаче. Однако в богатстве как таковом ничего плохого нет. Никто не ворует ради самого воровства. Некоторые люди воспринимают кражу как приключение, новое впечатление и даже испытывают возбуждение при ее совершении. Но ведь приключение или возбуждение - вещь опять же позитивная, вот потому некоторые и решаются на преступление. В обоих случаях плохие средства использованы для достижения целей, которых можно было достичь и без зла. Только мы сами выбираем этот неверный короткий путь к реализации своих замыслов.
Итак, зло всегда должно служить некоему высшему добру. Альтернативой такой точке зрения является моральное манихейство, вера, что эти категории нравственности находятся на одном онтологическом уровне. Говоря языком математики, их абсолютные ценности равны. Если мы от такого подхода отказываемся (что сделало большинство монотеистических религий и, как мы видели, Августин и Фома Аквинский), то зло, в определенном смысле, всегда должно быть в подчиненном состоянии. И значит, в онтологическом и теологическом смысле существование принципа трансформации его в благо оправдано.
Этика homo oeconomicus
Несмотря на то что некогда экономика была ответвлением нравственной философии, современному мейнстриму изучаемой нами дисциплины проблемы этики совершенно чужды. Вспомним для начала оптимистические ожидания Альфреда Маршалла:
Ярким свидетельством поразительного роста в последнее время духа честности и порядочности в коммерческих делах служит то обстоятельство, что ведущие должностные лица крупных публичных компаний столь редко поддаются открывающимся перед ними огромным искушениям совершать мошеннические сделки… Есть все основания надеяться на то, что повышение этических норм в хозяйственных отношениях будет продолжаться… таким образом, коллективные и демократические формы управления предприятиями могут наверняка распространиться на ряд областей, которые они до сих пор не сумели охватить…