Мы должны рассматривать Люса как эпизод в цепи непонятной комбинации, которую все время кто-то норовит разыграть против нас с тобой, против нашего закона. Главное ведь, что волнует нас с тобой: где Кочев? Как нам выпутаться из этого дела, которое красные так мастерски – по твоим словам – используют против нас? Я ищу Кочева, а Люс сидит у меня лишь потому, что я веду дело Дорнброка. Понимаешь? В этом есть свое преимущество.
– Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
– Никаких. Конкретно – никаких.
– А косвенно?
– Он отрицает, что знал Кочева, когда проводил съемку своего фильма «Берлин остается Берлином».
– Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
– Пожалуйста...
«Вот и все, – удовлетворенно подумал Кройцман, – все дело сейчас ляжет на стол, и я просмотрю его и пойму, как он вышел на то, что интересует Бауэра».
Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
– Я всегда режу дела на эпизоды, – пояснил он, – здесь как раз то, что тебя интересует... Видишь, – он кивнул на открытый сейф, – эту гору... Все эпизоды разложены по папкам.
«Сволочь, – ожесточился Кройцман, – старая сволочь».
Он пролистал папку и сказал:
– По-моему, Люс дает искренние показания.
– По-моему, тоже. Только надо их до конца подтвердить во времени и месте: свидетелями, данными возможного наблюдения...
– За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
– Не только наши. За мной тоже, я заметил, стали наблюдать. Вряд ли за мной наблюдают наши люди...
– Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
– Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня... Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу – язва... Работа – дом, дом – работа.
– Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым – провокация коммунистов? От начала и до конца?
– Смысл? Какой им смысл?
– Мы – фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
– Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
– Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
– Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
– Пока нет.
– Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
– Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
– Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
– Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, – подумал Берг, – твой выключен, а мой диктофошка пишет».
– А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его – будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
– Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике «наведения мостов», а теперь о провокации коммунистов.
– Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
– Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
– Конечно. А я пока пороюсь в папках – для себя, если позволите.
– Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.