Он говорил, что собирается дней через пять, как только вернется домой, сразу же уехать на охоту.
– Попробуйте вспомнить, Урсула, как он сказал это?
– Я не попугай. Он сказал, что как только вернется домой и кончит все свои бюрократические дела... Я еще тогда спросила его: «Неужели у вас есть бюрократы?» А он нагнулся ко мне и сказал на ухо: «Есть». И засмеялся. Он смеялся очень хорошо – всем лицом... Погодите, вот еще что он мне говорил... Он говорил: «Ульм нападал на меня все время: „Все же Судеты – это немецкая земля!“ А в Судетах, в Чехословакии, помимо того, что это чешская земля, – самые богатые в Европе залежи урана. Неужели тебе нужно, чтобы ваши сволочи имели свою бомбу?» Конечно, я сказала, что мне не нужна бомба... Ни наша, ни их...
– Вы не обиделись, когда он сказал «ваши сволочи»?
– А по-вашему, Шпрингер и Тадден ангелы?
– Значит, иногда вы слушаете транзистор, если знаете про Таддена и Шпрингера?
– Да нет же... Все мои друзья мужчины говорят об этом – одни ругают, другие хвалят. Но мне Шпрингер не нравится, потому что у него слишком красивенькое лицо.
– Кочев ничего не говорил вам, собирается он сразу же уходить в восточный сектор или у него остались какие-то дела у нас?
– Нет. Он мне ничего не сказал об этом. А, нет, погодите... Он сказал, что хочет зайти попрощаться с профессором... Я не помню его фамилию. Может быть, Пфейфер? Социолог. Ульм у него занимается. А потом сказал: «Если хотите, берите ваших друзей, и вечером, на прощание, перед отъездом, все выпьем пива. У вас, – он добавил, – пиво лучше нашего, я здесь все время пью пиво».
– А куда он вас пригласил? – Берг замер и чуть подался вперед. – Не помните?
– Не помню.
– Но он называл вам вайнштубе или вы просто забыли сейчас?
– Не помню, господин добрый прокурор... Ага! Я – гений! Все говорят, что я дура, а я – гений! «Ам Кругдорф»! Он еще говорил, что «круг» пришло к ним от нас. У русских казаки собирались «на круг» после войны с нами... Не этой, а какой-то другой, когда казаки брали Берлин...
– Урсула, – сказал Берг, – я прошу вас никому не говорить об этом... Вы не должны никому говорить о последней встрече с Кочевым. Иначе наши сволочи могут сыграть с вами злую шутку. Если хотите, я заставлю вас подписать официальную бумагу о неразглашении тайны. Хотите? Или удержитесь?
– Нет, – Урсула рассмеялась, – я не удержусь. Я очень люблю расписываться, давайте я распишусь, господин прокурор.
7
– Профессор Пфейфер, здравствуйте, это прокурор Берг. Мне необходимо увидеться с вами.
– По поводу Кочева, я понимаю. К вашим услугам, господин прокурор. Когда бы вы хотели видеть меня?
– Я готов принять вас в любое время. Сейчас свободны?
– Сейчас? Как долго вы меня задержите?
– Как пойдет разговор.
– Минут тридцать? Час? У меня лекция в тринадцать сорок.
– Я жду вас. Мы уложимся, я думаю. Постараемся, во всяком случае.
Профессор Пфейфер был маленький лысый бровастый человек, который, казалось, скреплен шарнирами; он не мог сидеть спокойно на месте, словно собственное тело мешало ему и он не знал, какую же позу принять: то он выбрасывал вперед маленькие толстые ножки, то поджимал их; раздувал ноздри, двигал крючковатым носом и беспрерывно поправлял манжеты, вздымая при этом коротенькие ручки над головой, словно мусульманин во время намаза.
– Нет, нет, о времени, а тем более о точном времени не спрашивайте меня, господин прокурор! Я не в ладах с точностью из-за того, что сам слишком точен. Если я не уверен в абсолютной истинности даты, часа, диаграммы, я не посмею вам ответить – это значит обречь себя на терзания. Я буду беситься, что сказал неверно, и это может нарушить цепь ваших рассуждений. Это было вечером – с такой формулировкой я соглашусь. Он пришел ко мне, когда уже начинало темнеть.