Автор "плана конвертируемости", несмотря на общее уныние, охватившее аргентинский политический класс, излучал уверенность в завтрашнем дне, охотно давал интервью, содержавшие советы правительству, а также критику в адрес предпринимателей и банкиров за пессимизм и излишнюю деловую осторожность. Руководствуясь мало реалистичной на тот момент идеей создать кабинет "национального единства", Ф. де ла Руа пригласил "творца аргентинского экономического чуда" возглавить министерство экономики, и Д. Кавалло, вопреки советам ряда близких друзей, вернулся на свой прежний пост после 56 месяцев вынужденного "простоя".
Возвращение "суперминистра" во власть, писали Пабло Гидо и Густаво Лассари, "стало одним из необъяснимых фактов аргентинской истории"301. На самом деле все было объяснимо. Президент находился в отчаянном положении. Пригласив Д. Кавалло в правительство, Ф. де ла Руа пытался подзарядить свои изрядно "подсевшие" политические батареи и найти наконец выход из тупика. Что касается Д. Кавалло, то он рассматривал приход в исполнительную власть как решительный шаг к будущей борьбе за президентское кресло. Судя по всему, у нового (старого) министра экономики не было сомнений в успехе его миссии по спасению Аргентины. К слову сказать, это назначение вызвало в аргентинском обществе "состояние эйфории". Согласно проведенным опросам, 72 % граждан одобряли возвращение во власть "архитектора экономического чуда", который вызывал большее доверие, чем сам президент302.
Действия "суперминистра" не заставили себя ждать. 21 марта 2001 г. было объявлено о программе под названием "план конкурентоспособности", и здесь выяснилось, что Д. Кавалло "второго пришествия" серьезно отличается от прежнего неолиберала. Теперь министр делал акцент не на соблюдении строгой финансовой дисциплины (которой, заметим в скобках, давно не было), а на приоритетной задаче " подкрутить" механизм спроса и предложения. Необходимо в первую очередь стимулировать производство, расширить рынки сбыта. Когда это будет достигнуто, то поступления в бюджет через налоги и другие фискальные платежи возрастут, а дефицит сократится, утверждали министр и его помощники, повторяя, по существу, некоторые хорошо известные кейнсианские постулаты.
Д. Кавалло видел, что низкая конкурентоспособность целого ряда отраслей оставалась ахиллесовой пятой аргентинской экономики и с помощью ряда мер государственного регулирования – повышения импортных тарифов, селективного снижения налогов, избирательной поддержки отдельных секторов экономики – пытался помочь тем предприятиям, которые имели реальные перспективы сравнительно быстро расширить производство и экспорт. Следует отметить, что потенциал для увеличения выпуска готовой продукции (причем без новых капитальных вложений) был у страны огромный. Так, в среднем в промышленности не использовалось 36 % производственных мощностей, при этом в текстильной – 47 %, а в автомобильной индустрии, имевшей ключевое макроэкономическое значение, при мощностях, рассчитанных на годовой выпуск 700 тыс. машин, в 2001 г. едва собрали 235 тысяч303.
Новые, по существу гетеродоксальные, подходы к экономическим проблемам Аргентины вызвали неоднозначную реакцию в стране и за рубежом. Значительная часть политических элит, профсоюзы, многие предприниматели, ориентированные на внутренний рынок, одобрили действия правительства, поскольку рассчитывали на защиту национального бизнеса, увеличение занятости и ослабление социальной напряженности. С другой стороны, банковские круги и крупные импортеры выразили опасения, что отход от ортодоксальной политики может подорвать стабильность аргентинской валюты и спровоцировать хозяйственный хаос. Определенную настороженность новый курс вызвал в МВФ, а также на международных финансовых рынках, где усилилось недоверие к Аргентине со стороны инвесторов и держателей ценных бумаг (долговых обязательств), в огромных количествах выпущенных Буэнос-Айресом.
Д. Кавалло поручил своему заместителю с многозначительной фамилией Маркс [43] вести переговоры с МВФ и другими финансовыми организациями, с тем чтобы добиться "свежих" кредитов, а также обмена государственных облигаций на новые, с более отдаленными сроками погашения. Таким образом, аргентинские власти рассчитывали несколько снизить давление долгового пресса. Нужно заметить, что на момент прихода Д. Кавалло в правительство общий объем долговых обязательств Аргентины – внешних и внутренних – превысил 211 млрд дол. Из них 127 млрд – суверенная задолженность федерального правительства (60 % общего объема), 62 млрд – долги частных предприятий и банков (30 %) и 22 млрд – долги провинций (10 %). Очевидно, что при таких объемах задолженности (почти 6 тыс. дол. на душу населения) страна в финансовом смысле просто "задыхалась", и меры по стимулированию экономического роста при сохранении режима "конвертируемости" ничего в принципиальном плане не меняли. Какие-то корректировки валютной политики являлись неизбежными. Аргентинские деньги были явно "лучше" национальной экономики, и такое положение становилось абсолютно нетерпимым.
В начале июня 2001 г. Д. Маркс добился согласия иностранных кредиторов обменять аргентинские бонды стоимостью 29,5 млрд. дол. (с близкими сроками погашения) на новые облигации со сроками погашения в 2008, 2018 и 2031 гг. Таким образом, осуществилась конвертация краткосрочных долгов в среднесрочные и долгосрочные (так называемая операция "мегаобмен"). А буквально через пару недель происходит то, чего одни очень ждали, а другие страшно боялись. Буэнос-Айрес объявил о частичной валютной реформе: теперь аргентинский песо становился привязанным не только к доллару США, но и к евро, т. е. к более дешевой на тот момент мировой валюте. Д. Кавалло торжественно назвал эту систему "расширенной конвертируемостью". На деле для всех внутренних операций сохранялось прежнее соотношение песо – доллар, а новый курс применялся только в расчетах с экспортерами, да и то не со всеми. В частности, из этой схемы были исключены нефтяные компании.
Если называть вещи своими именами, то можно констатировать: аргентинское правительство фактически провело частичную и довольно робкую девальвации* песо с целью поддержать своих экспортеров, фактически пошло на введение системы параллельных валютных курсов и нерыночного механизма конвертации валюты для определенной части производителей.
Такого рода полумеры не изменили кардинальным образом положения основной массы экспортеров: слишком невелика была разница в курсах доллара и евро, слишком решительно Бразилия девальвировала собственную валюту. Но действия Д. Кавалло вызвали критику в международных финансовых кругах (за нерыночные меры), и в зарубежной прессе появились комментарии о неизбежном близком дефолте – отказе Аргентины платить по долгам. Одновременно чрезвычайно оживились финансовые спекулянты, долгое время сидевшие почти "без работы" из-за политики "конвертируемости". Теперь они почувствовали возможность реванша и стали всячески подогревать страсти и сеять панику. Результат не замедлил сказаться. Аргентинцы начали в массовом порядке изымать деньги из банков [44] , иностранные инвесторы "заморозили" проекты новых вложений и в целом ряде случаев перевели активы в другие страны, в частности в Бразилию, и самое неприятное – сокращались резервы Центрального банка: с 26,5 млрд дол. в июле 2000 г. до 19,3 млрд годом позже304.
В этой критической (по существу, преддефолтной) ситуации Д. Кавалло сделал новый поворот на 180° и 11 июля 2001 г. заявил о фактическом возвращении к ортодоксальным принципам хозяйственной деятельности и прекращении заигрываний с политиками и профсоюзами. "Вновь, – писал М. Грондона, – как во времена Мачинеа и еще больше Лопеса Мерфи, правительство объявило войну государственным расходам, заявив о намерении сократить до нуля бюджетный дефицит, и бросилось срочно, почти отчаянно искать ускользающее благословение рыночных сил"305. Принятый в августе месяце закон "О нулевом дефиците" стал одной из последних попыток Д. Кавалло вернуть в нормальное русло выходившую из-под контроля финансовую ситуацию.
Однако спасти положение уже могло только чудо. На полную мощь включились все внутренние и внешние деструктивные механизмы, и доверие к Аргентине со стороны местных и зарубежных деловых кругов таяло буквально на глазах. В конце июля 2001 г. международные агентства понизили кредитный рейтинг страны до значения Caal, что было даже ниже, чем у России накануне дефолта 17 августа 1998 г. В начале сентября резервы Центрального банка сократились до угрожающе низкой отметки в 14 млрд дол.306 Этих ресурсов не хватало на обслуживание накопленных долговых обязательств, не говоря уже о других расходах. Между тем государственный долг достиг нового рекордного уровня (см. табл. 7.11). При этом обращает на себя внимание не только громадный объем – свыше 141 млрд дол., но и структура суверенной задолженности Аргентины, сложившаяся в конце сентября 2001 г., т. е. уже после "мегаобмена". Здесь можно усмотреть настораживающие обстоятельства. Первое: 66 % долга приходилось на облигации, номинированные в иностранной валюте и "разбросанные" по всему миру. Таким образом, они находились вне аргентинской национальной валютно-финансовой юрисдикции, и виртуальная девальвация песо мало что давала в плане сокращения размеров долговых обязательств. Напротив, в этом случае произошло бы фактическое удорожание (для аргентинского государства) облигаций, номинированных в долларах, евро, иенах и т. д. Второе: более 10 % задолженности находилось в руках МВФ, что давало Фонду мощный рычаг воздействия на Буэнос-Айрес, позволяло вмешиваться в процесс выработки и принятия решений по основным экономическим вопросам.