Андрис Тейкманис:
Действительно, шведские профсоюзы объявили блокаду нашему предприятию. В итоге оно просто должно было оттуда уйти. И тогда начал работать правовой механизм: к рассмотрению конфликта приступили Европейская комиссия и другие европейские органы. Сейчас это дело находится в Европейском суде в Люксембурге.
Случай, надо признать, не рядовой. По сути, поставлена под угрозу социальная система Швеции. Если мы выиграем, она может рухнуть. Эту систему поддерживают те страны, которые пытаются создавать тепличные условия для своей социальной системы и своего бизнеса.
Оярс Кехрис: Но в данном случае шведские предприниматели и шведские строители были полностью на нашей стороне, считая действия шведских профсоюзов вредными для экономики самой Швеции.
Андрис Тейкманис: Кстати, эта история широко использовалась политиками перед последними парламентскими выборами в Швеции: оппозиция поддерживала нашу позицию, а правящие социал-демократы были против. И мы добавили очков оппозиции, которая в итоге победила и сформировала новое правительство.
Андрей Липский: Наблюдается ли изменение настроений населения в отношении ЕС после того, как Латвия в него вступила? Известно, что во многих странах эти настроения становятся все более антибрюссельскими. Люди недовольны тем, что бюрократия принимает решения, которые не всегда на пользу национальным интересам отдельных стран. А как обстоит дело у вас?
Александр Аузан: И в дополнение к этому вопросу: кому население больше доверяет – национальным органам или европейским?
Андрис Тейкманис:
Действительно, снижение доверия к европейским институтам наблюдается во всех странах Европы. На выборах в Европарламент обычно очень низкий процент участия. Латвия – не исключение. Если в выборах в национальный парламент участвует около 60-80% населения, то выборы в Европарламент привлекли на избирательные участки лишь 44%. А ведь это были первые у нас выборы в Европарламент.
Но я не думаю все же, что на основании этих цифр можно говорить о динамике доверия и недоверия населения к Евросоюзу. Равно как и утверждать, что степень доверия к национальным институтам выше, чем к европейским.
Нилс Муижниекс: Обычно оно, конечно, выше, но сейчас мы переживаем кризис доверия к парламенту, правительству, политическим партиям…
Андрис Тейкманис:
Я бы вообще воздержался от сравнения латвийских и европейских институтов по уровню доверия к ним. Ведь люди игнорируют выборы в тот же Европарламент вовсе не потому, что не доверяют ему. Просто Европарламент, Еврокомиссия, Брюссель – все это от них достаточно далеко, прямой связи между всем этим и своей повседневной жизнью они не ощущают. Но отсюда еще не следует, что они не ощущают последствий нашего вхождения в ЕС. И в целом, несмотря на возросшую после этого вхождения инфляцию, они не оцениваются негативно.
Люди не готовы уже добровольно отказываться от безвизового въезда в другие европейские страны, от возможности работать и учиться в них. А наши крестьяне, которым выплачиваются реальные деньги за каждый обрабатываемый гектар и за каждую корову, которым даются субсидии на развитие производства, отдают себе полный отчет в том, что все это идет из ЕС. И те люди, которые видят на дороге плакаты, что дорога эта построена на европейские деньги, тоже могут наглядно убедиться в полезности для Латвии ее членства в Евросоюзе.
Да, поддержка вступления в ЕС у нас никогда не была такой большой, как поддержка вхождения в НАТО. После обретения Латвией независимости был период, когда треть населения была за вступление в Евросоюз, треть против и столько же воздержавшихся. А на референдуме "за" проголосовало две трети. Сегодня, по данным социологов, членство в ЕС поддерживают 47% респондентов, 22% занимают нейтральную позицию, 26% – отрицательную и около 6% не имеют на сей счет никакой позиции. Думаю, что и сейчас, если бы встал вопрос о том, быть или не быть Латвии в ЕС, результат был бы примерно таким же, как на том референдуме.
Александр Аузан: А как в Латвии относятся к Страсбургскому суду по правам человека? К нему доверие выше, чем к латвийскому суду, который вы сами считаете слабым?
Андрис Тейкманис: В Страсбурге рассматривались жалобы из Латвии. Некоторые дела мы проигрывали, некоторые – выигрывали. Сравнительными данными о доверии я не располагаю. Могу лишь сказать, что наше общество эти дела не очень занимают. Но в нем уже сложилось устойчивое представление о том, что есть суд в Страсбурге, который поправит, если что-то не так будет решено у нас.
Лилия Шевцова:
Есть еще два вопроса, которые мы не сможем обойти.
Во-первых, как относится Латвия к дискуссии по поводу расширения Евросоюза, которая ведется в Европе? Мы знаем, что ряд стран ЕС активно выступают за его расширение. Какова ваша позиция?
А второй вопрос – о вашем отношении к размещению американской системы ПРО в Чехии и Польше. Я просмотрела "Латвийский вестник" и увидела, что там идет активная дискуссия по этому вопросу. Кажется, позиция Латвии заключается в том, чтобы размещение системы ПРО поддержать?
Андрис Тейкманис: По первому вопросу могу сказать, что Латвия выступает за расширение ЕС. Но – лишь при выполнении тех условий, на которых мы сами вступали в эту организацию. Словом, мы за расширение, но понимаем его реалистически.
Лилия Шевцова: Реалистически – это значит отложить расширение ЕС на неопределенную перспективу?
Андрис Тейкманис: Понимаете, тут то же самое, что и дискуссия о вступлении в ЕС Турции. Даже те, кто поддерживает эту идею, понимает, что в обозримом будущем она нереализуема.
Лилия Шевцова: А ваше мнение по поводу ПРО в Польше и Чехии?
Андрис Тейкманис: По поводу ПРО наша позиция такова: этот вопрос решают те страны, которых он непосредственно касается. Нас же он не касается, в Латвии никто ничего не собирается размещать. А те страны, где это будет происходить, обладают суверенным правом принимать решения по вопросам своей безопасности.
Лилия Шевцова: Я понимаю, что наши гости устали, но я все же попросила бы их высказаться и по проблемам латвийско-российских отношений. Как видятся вам эти проблемы и возможные пути их решения?
Андрис Тейкманис:
Прежде всего, надо учитывать, что состояние наших двусторонних отношений обусловлено разной реакцией Москвы и Риги на распад Советского Союза. Мы возвратили себе в результате этого распада свою независимость. Что касается России, то в ней сохраняется довольно ощутимая ностальгия по имперскому прошлому и, соответственно, негативное отношение к развалу СССР. Поэтому с самого начала 1990-х годов наши отношения вряд ли можно назвать теплыми.
Правда, до 1991 года мы тесно сотрудничали и с Ельциным, и с российскими демократами – особенно во время съездов народных депутатов СССР. Однако с постсоветской Россией все прошедшие годы у Латвии фактически не было никакого политического диалога. Политики в обеих столицах высказывали какие-то мнения, какие-то суждения по поводу другой стороны, но то был не диалог, а обмен уколами. И если такая ситуация растягивается более чем на полтора десятилетия, то теряется даже минимальное доверие к партнеру: ведь ты с ним никогда не говорил, не знаешь, что он думает и чего от него можно ждать.
А тем временем в России формировалось мнение, что Латвия наряду с двумя другими балтийскими странами – внешний враг. Когда я приехал в Москву в июне 2005 года, то, честно говоря, был поражен, узнав, что 49% населения, по данным Левада-центра, считают Латвию врагом номер один. Вот такие между нами отношения. Вот к чему привело долгое отсутствие диалога.
Лилия Шевцова: Эстонские и литовские коллеги говорили нам, что все упирается в разную интерпретацию истории.
Андрис Тейкманис: Действительно, мы существенно отличаемся в трактовке событий 1940 года, результатом которых стало вхождение Латвии в состав СССР. Но ведь и по этому вопросу никогда не было диалога на политическом уровне. Не ведется он и сейчас.
Лилия Шевцова: А на других уровнях? Ведется ли диалог между интеллектуалами? Общественными организациями?
Андрис Тейкманис:
В Латвии существует международная комиссия историков, но в отсутствие политического диалога между двумя странами она мало что может сделать. Мы не можем согласиться с принципом "начать с чистого листа", который оценку нашего совместного прошлого исключает вообще. Мы полагаем, что с историей надо разбираться.
В Европе накоплен немалый опыт бережного и осторожного решения такого рода проблем. Их решали Германия и Польша, Германия и Чехия, Германия и Венгрия. Но во всех случаях договоренности достигались в процессе политического диалога. Другого пути никто еще не придумал.
В последнее время наши страны пытаются решать некоторые современные проблемы, уходящие своими корнями в прошлое, переводя их в сугубо практическую плоскость. Стороны не зацикливаются на исторических оценках, но при этом не делают вид, что начинают с чистого листа. Яркий пример такого подхода – подписание латвийско-российского договора по границе.
Этот договор учитывает и нашу общую историю, и реалии сегодняшнего дня. Он разрабатывался и согласовывался долго и трудно. В латвийском обществе отношение к нему было неоднозначным, относительно его высказывались самые разные, порой взаимоисключающие мнения. И все же договор был подписан. Так что на отдельных направлениях движение к взаимопониманию в последнее время наметилось. Но полноценного и широкомасштабного политического диалога пока нет.
Игорь Клямкин: Влияет ли это отсутствие политического диалога на экономические отношения между двумя странами?