Вот так штука! Беллами утверждал как раз то, что Кэллагену и требовалось. Стоит ему заявить, что он пришел к Олали в 23.15, та его тут же опровергнет, утверждая, что он пришел не раньше полуночи. И вся пикантность ситуации в том, что Беллами наверняка говорит правду.
– Прекрасно, – сказал он, – просто замечательно. Похоже, старикана застрелили около 23.15 – 23.30. – Он смело врал, не имея ни малейшего понятия о точном времени убийства. – Похоже, вы говорите правду. Если что-то случится, вы сможете сказать, когда пришли к Олали, и она это подтвердит. Полагаю, она подтвердит?
Беллами выдавил усталую улыбку.
– Это единственное, в чем я уверен, – произнес он с комической гордостью в голосе. – Олали скажет то же самое.
Кэллаген подумал:
– Значит, он ей уже звонил? И она успокоила, обещав сказать точное время. А потом я посоветовал час добавить. Прекрасная работа!
А сам сказал:
– Ну ладно, ещё бы немного везения – и все образуется. У вас железное непробиваемое алиби.
Беллами снова занервничал. Его голос срывался на каждом третьем слове.
– Кто же пытается пришить мне это дело? Кто? Проклятая Цинтия, да? Жадная стерва…
– Успокойтесь, – прервал его Кэллаген. – Конечно, Цинтия. Вы знаете не хуже меня, что она убила старика, и чертовски хорошо знаете, почему. Не ожидали, что она все свалит на вас? Ей нужно спасать свою шею любыми средствами! Поняли? Ладно. То, что она говорит про вас – это одно, а то, что можно доказать – другое. Убийство в нашей стране нужно доказать.
Он улыбнулся Беллами.
– Вы любите стихи? Такое слышали?
Ты мечешься, не веря даже другу,
Что этот путь ведет на эшафот,
Но каждому воздастся по заслугам,
Твой час настал, и непреклонный суд идет!
– Я прочитал это однажды в старинном сборнике стихов, – продолжал Кэллаген. – Так вот, держу пари, она сейчас нервно ощупывает свою шею и это ощущение ей не очень нравится, несмотря на то, что собственные пальцы гораздо мягче, чем веревка.
Он оттолкнул стакан, который налил Беллами.
– Все, что вам нужно делать – это воспринимать все легче и не нервничать, – бодро заявил Кэллаген. – Просто стойте на своем. У вас неопровержимое железное алиби.
Беллами проглотил свой коньяк и невесело кивнул.
Гальванизированный движением бровей метрдотеля, квартет на эстраде начал проявлять признаки жизни и выдал танго с завываниями гавайской гитары. Публика принялась двигаться по паркету по замысловатой спирали. В противоположном углу некий джентльмен пытался обнять свою подружку и получил сумочкой по голове. В глубине зала некая дама, перед которой под воздействием музыки предстало её мучительное прошлое, горько зарыдала, в основном для того, чтобы воздействовать на юного парня в смокинге, вероятно, американца, который после нескольких бокалов и в самом деле мог купиться на трогательную историю «Я была маленькой девочкой когда-то…».
Беллами нацедил себе ещё бокал. Из коридора донеслись звуки мужских голосов и тяжелая поступь. Кэллаген, чей взгляд был прикован к повороту лестницы, заметил большие ботинки, синие брюки и тут же встал.
– Я сейчас.
Он торопливо пересек зал, повернул к портьерам в конце помещения, и пока полиция спускалась, проскользнул сквозь них и через полуоткрытую дверь. Потом задержался и оглянулся.
Прибыли Грингол и с ним двое в штатском, выглядевшие словно прямо с прогулки по Вейн Стрит. С ними был патрульный в форме, остановившийся посередине площадки для танцев.
Метрдотель протестующе воздел руки.
– Ладно – ладно, – повторял Грингол.