Миллер вздрогнул.
– Да, пятого сентября. Именно в тот день я понял, что тогда, три года назад, судьба предоставила мне право выбора, выбора между жизнью и бессмертием, жизнью в позоре и бессмертием в своем деянии. Я пренебрег выбором – и убил того мальчика. Да нет, что я говорю! Никакого выбора передо мной тогда не стояло, я просто наехал на него – и все! Да, я очень сожалел о случившемся, горевал и клял судьбу – только судьбу, но никак не себя! У меня и в мыслях не было крутануть тогда руль в сторону и ценой собственной жизни сохранить жизнь невинному созданию. Это даже не трусость, не малодушие, а какой‑то животный страх перед возможностью собственной смерти. Вы понимаете меня, Сэндерс?
Сэндерс кивнул и закурил.
– И лишь в вашем мире я понял, – печально продолжал Миллер, – что мог быть для меня и иной выход. Ваш мир… Ваш мир намного лучше нашего, добрее, что ли, гуманнее. Я узнавал: за преступление, которое я совершил там, здесь бы меня к смерти не приговорили. Знаете, какой приговор мне был вынесен? Три года тюрьмы с последующей смертной казнью… Да‑да, Сэндерс, не удивляйтесь, – заверил собеседника Миллер, заметив, что тот широко раскрыл глаза. – Ваши законы намного человечнее. Вообще смертью у вас карают очень редко, а во многих странах смертная казнь отменена вовсе. У нас же кара превратилась в месть. Помните, как у Моисея? «Око за око, зуб за зуб». Жизнь за жизнь
– и никаких исключений. Но просто отнять жизнь им мало, надо еще насладиться страданиями приговоренного к смерти – и ему дают срок тюремного заключения. Месяц, пять месяцев, год, три, пять лет… Каждый получает свой срок в зависимости от тяжести содеянного. Но за особо тяжкие преступления месть иная: та же смерть в конце, тот же срок в начале, но каков он, этот срок, преступник не знает. Он может быть казнен и завтра, и через десять лет. Он не спит ночами, ожидая рассвета, – обычно приговор приводится в исполнение ранним утром. Многие сходят с ума, но это не освобождает их от грядущей расплаты. – Миллер с тоской посмотрел в окно. – Хотел бы я взглянуть им в глаза – тем, кто выносит подобные приговоры! Неужели их не мучают ночные кошмары? А тех, кто издает подобные законы?.. Наверное, сам воздух в нашем мире насыщен ненавистью и злобой.
Он с горечью покачал головой.
– Не отчаивайтесь, Ганс. – Сэндерс впервые назвал Миллера по имени. – Никакой воздух не способен отравить человека, если он благороден и честен.
– Видеть не могу этих подонков, – с омерзением скривил губы Миллер. – Грифон профессиональный головорез и убийца, Риччи подлец, каких мало, а Левьен трус и мелкая душонка. – Он вынул из кармана портсигар и положил его на стол. – Возьмите, я больше не могу носить с собой эту штуку. От нее пахнет смертью.
– Оставьте его у себя, Ганс, – произнес Сэндерс. – Он вам еще пригодится.
Взгляд Миллера отражал сомнение и надежду, боровшиеся в его душе.
– Вы хотите, чтобы я участвовал в операции? – спросил он с дрожью в голосе.
– Вы можете отказаться, – пожал плечами Сэндерс, – но, признаюсь честно, ваше участие и ваша помощь, которую, кстати, вы сами же и предложили, для меня были бы очень кстати. Вы уже сделали выбор, придя ко мне. Так сделайте его еще раз.
– Я готов! – с горячностью воскликнул Миллер.
Взгляд его засветился огнем нетерпения и жажды деятельности. Сэндерс неожиданно улыбнулся.
– Вашу руку, Ганс! – Он крепко стиснул руку Миллера. – Рад, что вы с нами.
– Что я должен делать? – деловито спросил таксист, готовый броситься в бой прямо сейчас.