В перерыве между занятиями Андрей усаживался на дикий отполированный тысячелетними ветрами и дождями камень, доставал из полевой сумки томик с засушенным цветком вместо закладки и говорил со смущенной улыбкой;
— Посмотри, Саша, на эти земли, будто о них написано, да как удивительно точно и красочно.
И начинал читать:
«Тропинка бежит под нависшими валунами: они как исполинские каменные жабы прижались к краю обрыва, готовые прыгнуть. За ними множество мягкотелых туфов, добрых, застывших на своих местах, точно — собрание. И вдруг — кровь. Где-то в глубине пластов лопнули гранитные жилы. Может быть, сердце, оживлявшее семью великанов, переполнилось огнем и лавой и разорвалось на каменные брызги. Или утомленные вечным окостенением горы захотели ожить и идти и, оторвав от земли уже мертвое тело, изошли кровью, пораженные новым, еще более немым покоем. Но все кругом — обрывы, скалы, пыль и щебень — все пропитано пурпуром, все красно и розово, как предсмертная пена и даже мазанки пастухов — из глины, смешанной с драгоценной металлической киноварью.
Из такой глины был вылеплен человек».
— Ну вот, ты и скатился с материалистических позиций, — смеялся Черножуков. — Человека, оказывается, всевышний все-таки из глины вылепил.
— Да это же художественный образ, как ты не понимаешь?— вступал в шутливый спор с командиром Борисов. — Знаешь ли ты, что Лариса Михайловна Рейснер была членом партии большевиков с восемнадцатого года, и именно она послужила Всеволоду Вишневскому одним из прототипов комиссара в «Оптимистической трагедии»? Классовое чутье ей никогда не изменяло. Только послушай, как здорово сказала она о наших с тобой дедах, друзьях афганцев:
«Большевик» — это они понимают. О большевиках поют песни на окраине мира, на границах Индии. «Большевик» — это звучит гордо и сурово у певца, поднявшего над головой винтовку...»
Заметив, что Черножуков поглядывает на часы, Борисов закрывал книгу.
— Продолжим занятия, командир? Посмотрим, какого ты перцу подсыплешь нам к концу учебного дня.
Когда Александр принял командование мотострелковой ротой в батальоне майора Александра Терехова, кое-кто даже из бывалых взводных начал сетовать на напряженность занятий, которые он проводил в горах.
«Скоро останемся без сапог и обмундирования», — ворчали иные. «Силы надо беречь для настоящего дела, — поддержали их другие, — а он такие заковыристые вводные подкидывает, такие ситуации создает, что их в реальном бою едва ли встретишь».
Однако вскоре подобные разговоры словно кривой пешаварской саблей обрубило. А произошло это в горах. Рота с короткими привалами под яростно палящим солнцем совершала марш. Вырубленная в скалах тропинка бежала меж двух хребтов, которые, казалось, вот-вот обрушатся друг на друга и тогда не станет глубокого обрыва справа. Там, внизу, бежал горный ручей, пробивший дорогу среди скальных пород.
Каждому взводу Черножуков предоставил возможность действовать в составе боковой заставы. Этот маневр он отрабатывал с подчиненными особенно тщательно, считая, что обход противника с флангов и тыла — кратчайший путь к победе во время боя в горах. Что касается теории, то этого положения общевойсковой тактики никто и не собирался оспаривать. Но вот карабкаться часами по почти отвесным скалам, балансировать на зыбких горных террасах, испытывать лишний раз судьбу желающих, скажем прямо, было мало.
Под вечер спустились в цветущую долину, где и предстоял большой привал. Люди валились с ног от усталости, но команды на отдых не последовало.
— Возможно, наш командир суеверный? — пошутил кто-то, указывая на близлежащее кладбище.
— Брось паясничать, не до того, — огрызнулись ему в ответ.
— Выдерживает принцип: «Тяжело в учении...» Остановились у небольшого оазиса, где из-под камня выбегал ручей. И люди жадно приникли к его певучей, целомудренной поверхности.