Топлива для костра нашлось сколько угодно, и ряды деревьев предоставляли некоторую защиту от нарастающего ветра. Сверх того, нам пришлось по вкусу, что наши фигуры сливаются на расстоянии с фоном растительности. Огонь мы развели в ямке позади пня от сломавшегося дерева; там он был превосходно укрыт.
Собрав сушняка на ночь и для приготовления ужина и завтрака, я вышел в лесной мысок, откуда открывался отличный обзор расстилающихся вокруг равнин во всех направлениях. Усевшись на землю за первыми стволами, я принялся размышлять над своим положением.
Испанскими колониями управляла администрация подозрительная и своим делиться не намеренная. Торговать дозволялось исключительно с индейцами, а против незваных визитеров принимались строгие меры. Усердный служака Фернандес должен иметь приказ пресекать любые и всяческие поползновения на территорию, полагавшуюся испанской. Вполне можно ожидать от него дальнейших хлопот.
Никаких конкретных планов мы с горными охотниками не обсуждали. Просто двигались к западным гористым районам, собираясь охотиться там и разведывать местность в течение сезона. Если все пойдет, как мы надеемся, удастся отыскать обещающее местечко и выстроить зимнее жилье до снегопадов, а повезет с ловлей — вернемся весной в Сент-Луис с целым ворохом мехов.
В обществе шайенов, принявших нас к себе за снабжение продовольствием, мы избавлялись от проблем с одним, по крайней мере, индейским племенем. Большой отряд шайенов, поджидавший впереди, очень даже мог организовать на нас засаду: на всякую изолированную группу — охота свободная. Но присоединившиеся к соплеменникам, мы будем встречены без вражды.
Слабые отзвуки, доносящиеся из двух лагерей за моей спиной, подчеркивали тишину степи. Солнце зашло, но свет не погас, и пылающие стрелы все еще пронзали небеса. Во впадинах меж невысокими холмами собирались тени… ветерок поворошил траву, потом добрался до деревьев… пауза, промежуток без движения. К востоку забормотал гром… далеко.
В первый раз я засомневался в том, что сделал. Бросил карьеру, какую мог бы иметь, карьеру преподавателя, автора, политика даже, быть может, ведь мои друзья занимали прочные позиции во всех этих областях. Мало кто получил лучшее образование, чем я, немногие столько прочли в столь различных отраслях знания, а теперь я оставил былые достижения, чтобы не возвращаться к ним. После внезапной гибели жены и сына жизнь показалась мне пустой и бессмысленной. Что крылось за толчком, швырнувшим меня на Запад, я не знал. Потаенное желание умереть? За этим я здесь?
Или с целью затеряться в стране, далекой от всего, чем я дышал, от старых воспоминаний, старых ассоциаций?
Я поднялся и зашагал обратно к костру. Около углей присел на корточки Толли, поджаривая кусок мяса. Кембл чистил оружие с вниманием, какое мать дарит ребенку. С шишками и кусками, отломанными от пня, подошел Эбитт.
— Ты из Бостона, Профессор?
— Из Вирджинии, потом жил в Каролине. Когда кончилась война, мы переехали в Бостон. Поселились за городом, но не очень далеко.
Так начался разговор, какие ведут у костров, а кофе тем временем готовился закипать, и мясо жарилось. Пока что мы ели дикие луковицы, выкопанные в степи.
— В моей семье работали с железом, — сказал Эбитт. — Я тогда не интересовался таким ремеслом, но настанет день, и я возвращусь. — Он поднял на меня взгляд. — Мы делали из железа всякие украшения. Отец считал себя за художника.
— Некоторые кузнецы и являлись художниками, — согласился я. — Довелось мне видеть решетку в кафедральном соборе, в Нанси, сделанную Жаном Ламуром, и лестницу в ратуше — великолепные вещи. Ну и Малаголи Моденский, конечно.
Эбитт опустил свой ломоть, не сводя с меня глаз.