Он с первого прыжка поднял коня в галоп, и этот старый ковбойский пони полетел вслед за бычками, как будто это была забава. Пока отец добрался до ворот кораля, Шейн уже собрал беглецов в плотную кучку и гнал обратно рысью. Они у него влетели в ворота как миленькие.
Те несколько секунд, которые потребовались отцу, чтобы закрыть ворота, Шейн сидел в седле, высокий и прямой. Они оба с конем чуть-чуть запыхались и были бодрые и страшно довольные собой.
— Вот уже десять лет, — сказал он, — как я такими штуками не занимался.
Отец улыбнулся ему.
— Шейн, если бы я тебя не знал так хорошо, я бы сказал, что ты прикидываешься. В тебе еще крепко сидит мальчишка.
И тут я в первый раз увидел на лице у Шейна настоящую улыбку.
— Может быть. Может, так оно и есть.
Я думаю, это было самое счастливое лето в моей жизни.
Единственная тень, нависающая над нашей долиной, — повторяющиеся вновь и вновь стычки между Флетчером и нами, гомстедерами, — как будто растаяла. Самого Флетчера не было почти все эти месяцы. Он Уехал в Дакоту, в Форт-Беннет, или даже на восток, в Вашингтон, как мы слышали, пытаясь заполучить контракт на поставку мяса индейскому агенту в Стэндинг-Рок большой резервации племени сиу за Черными Холмами. Кроме старшего объездчика, Моргана, и нескольких ворчливых стариков, его работники были молодые добродушные ковбои, которые время от времени устраивали в городке страшный шум, но редко причиняли какой-нибудь вред, разве что когда веселье достигало особо высокого градуса. Нам они нравились — пока Флетчер не посылал их досаждать нам разными зловредными способами. Но теперь, когда его не было, они держались на другой стороне реки и нас не беспокоили. Временами, оказавшись близко от берега, они дружелюбно махали нам руками.
Пока не приехал Шейн, эти ковбои были моими героями. Отец, конечно, само собой, разговора нет. Никогда не будет человека, чтобы мог с ним сравняться. Я хотел походить на него, быть таким же, как он. Но сперва я хотел, как и он в свое время, ездить верхом по прерии, иметь своих сменных пони, участвовать в объездах стад и дальних перегонах гуртов и врываться в чужие города с развеселыми криками и с заработком за сезон, звенящим в карманах.
Теперь я уже не был уверен, что мечтаю именно об этом. Все больше и больше мне хотелось походить на Шейна, на человека, каким, по моим предположениям, он был в своем крепко-накрепко загороженном прошлом. Большую часть этого прошлого мне пришлось придумать самому. Он никогда о своей жизни не говорил, словом не упоминал. Даже имя его оставалось загадкой. Просто Шейн. И ничего больше. Мы даже не знали, это имя или фамилия и, вообще, связано ли оно как-то с его семьей. «Зовите меня Шейн», — сказал он, и больше этой темы вообще никогда не касался. Но я в своем воображении сочинил для него всевозможные приключения, не привязанные к какому-то конкретному месту или времени; я видел, как этот тонкий, таинственный и стремительный герой хладнокровно преодолевает такие препятствия и опасности, которые сломили бы человека меньшего калибра.
Я слушал с чувством, близким к восторженному почитанию, как два моих главных человека, отец и Шейн, долго и дружелюбно спорят про всякие скотоводческие дела. Они отстаивали разные методы выпаса и откорма скота до нужной упитанности. Но оба были согласны, что контролируемый откорм куда лучше, чем свободный выпас, и что улучшение породы — это насущная необходимость, даже если потребуется затратить бешеные деньги на ввоз быков. Они рассуждали о том, есть ли надежда, что железнодорожная ветка когда-нибудь дойдет до нашей долины, чтобы можно было отправлять скот прямо покупателю, не теряя на качестве мяса, как оно бывает, когда коров перегоняют на рынок гуртами, а они тощают по дороге.