– А после того, как ты сделаешь свое очень-очень важное дело, отыщешь другое, на этот раз очень-очень-очень важное, так? И так же пламенно будешь верить в него. Дело будет касаться Республики и правительства, но вряд ли будет касаться тебя.
– Как ты можешь?!
– Я говорю правду, и ты это знаешь. Когда ты сможешь сделать что-нибудь для себя?
– Я делаю!
– Ты знаешь, о чем я.
Падме с вымученной улыбкой покачала головой. Смотреть на Риоо и Пуху было веселее и легче, чем задумываться над словами старшей сестры.
– Разве жизнь определяется только детьми? – спросила она.
– Вовсе нет, – отмахнулась Сола. – Только все не так. Точнее, не совсем так. Я говорю в широком смысле, сестренка. Ты все свое время тратишь на чужие проблемы, на диспуты, на неурядицы целых планет, обсуждаешь, действительно ли некая торговая гильдия честно ведет дела в той или иной системе. Ты все силы тратишь на то, чтобы сделать жизнь других лучше.
– Да что в этом плохого?
– А как же твоя жизнь? – голос Солы вдруг стал серьезным. – А как же сама Падме? Никогда не хотела сделать лучше собственную жизнь? Помощь другим приносит тебе удовольствие, это я знаю. Это видно. Ну, а все же ты сама? Ты знаешь, что такое любовь, сестричка? А как продолжается мир в детях? Приходила ли тебе хоть однажды мысль об этом? Не пробовала ли ты приостановиться и подумать: что хорошего ты принесешь миру своим незнанием, непониманием, бедностью чувств? Вдруг жизнь твоя недостаточно полна?
Падме хотела резко ответить, что ее жизнь и без того полнее некуда, но прикусила язык. Она смотрела, как ее племянницы возятся на заднем дворе, как они чуть ли не на атомы разбирают бедолагу астродроида, и думала, что слова сестры странным и непонятным образом породили беспокойство, разрушающее спокойствие и уверенность ее личного предназначения.
И впервые за много дней Падме думала не об ответственности и не о голосовании, а слова «Проект создания армии» не могли заглушить хохота девочек.
* * *
– Слишком близко, – сумрачно сказал Оуэн отцу, пока они обходили ограду фермы. Надо было проверить, не повредил ли ее недавний ураган. Оуэн подумал, что мать наверняка сказала бы по-другому. Шми предпочла бы сказать так: «не нашалил ли…» Оуэн любил мачеху, но иногда ее манера говорить смущала его. Он чувствовал себя деревенским увальнем рядом с городской красавицей. Молодой человек солидно покачал головой. Все Ларсы сумасшедшие. Отец привел в дом женщину из города, и он сам, Оуэн, собирается предложить Беру стать хозяйкой в их будущем доме.
Его мысли прервал громкий дикий рев. Уже во второй раз, и теперь – гораздо ближе.
Оуэн озадаченно посмотрел на отца. Оба они знали, что банты не разгуливают в их краях сами по себе. Травы в окрестностях одинокой водосборной фермы немного, пастись негде. Но их рев трудно перепутать, да и с кем тут их путать, на пустынной планете? Значит, это не стадо диких бант, а в таком случае… Молодой человек поежился.
– Почему так близко к фермам? – спросил он.
– Мы давно ничего не делали, – откликнулся отец. – Если дать дикому зверю бегать на свободе, он со временем забывает урок. Оуэн скептически наморщил нос и получил от отца подзатыльник.
– Тускенам постоянно приходится давать уроки хорошего поведения, – сказал Клигг Ларс. – Собираешь народ, выслеживаешь и убиваешь. Те, кто убежит, хорошо запомнит, где находятся границы. Тускены, они точно дикие звери, часто просят твердой руки.
Оуэн не отвечал. Он просто чесал в затылке.
– Видишь, как давно им преподавали хорошую трепку? – фыркнул отец. – Ты даже и не помнишь. В этом-то и проблема! Банта взревел снова.
Клигг оскалился, глядя из-под руки в направлении звука.