Ногтю подумалось, что вот сейчас ему предоставляется одна из редких возможностей, какой у него не будет, вероятно, еще в течение долгого времени – вскочить на мотоцикл, дать полный газ и рвануть отсюда к чертям собачьим, покуда с ним не случилось чего-нибудь действительно ужасного; но почему-то он не сделал этого. Для себя он объяснял это тем, что мотоцикл, конечно, сразу не заведется, а рыцари обычно смотрят на попытки дезертировать довольно косо. Но истина заключалась в том, что его гены не допустили до этого. «Рядом с рыцарем пребудь», как поется в старинной карликовой песне.
Боамунд уже стучался в дверь.
– Есть кто-нибудь дома? – позвал он.
Тишина. Боамунд попробовал еще раз, с видом человека, который понимает, что самым правильным в таком случае было бы протрубить в горн, если бы только у него было при себе что-нибудь в этом роде. По-прежнему никакого ответа.
– Это, наверное, не то место, – сказал Ноготь. – Слушай, давай пойдем куда-нибудь и там спокойно все обдумаем, а?
Боамунд покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Я думаю, что это все же то место. Посмотри-ка!
Он на что-то показывал; Ноготь встал на цыпочки и взглянул. Он не увидел ничего. И так и сказал.
– Да вот же, – сказал Боамунд, – как ты не видишь, вон, на косяке – очень неотчетливый, но он определенно здесь есть.
Ноготь прищурился. Он должен был признать, что там действительно был какой-то едва заметный рисунок или узор, грубо нацарапанный на краске. Он разглядывал его некоторое время, и наконец воображение подсказало ему, что это можно посчитать букетом роз с переплетенными лепестками.
– Ну да, – сказал он. – И что же это такое?
– Это путевой знак, – ответил Боамунд. – Один из знаков, входящих в Высокое Письмо Древних. Видимо, он означает, что рядом есть рыцари.
– Там так и написано? – настаивал Ноготь.
– Строго говоря, нет, – отвечал Боамунд. – В действительности этот знак читается так: «Страховым агентам и Свидетелям Иеговы вход воспрещен; берегитесь злой собаки». Но если читать между строк… Эй, а это что такое?
– Еще один?
– Может быть, – пробормотал Боамунд. – Сейчас посмотрим. – Он стер с косяка засохший голубиный помет, придирчиво вгляделся и довольно фыркнул про себя. – Это определенно путевой знак, – сказал он. – Взгляни.
– На этот раз, – сказал Ноготь, – я поверю тебе на слово.
– Это старинная руна, которую чертили на дверях, чтобы дать знать помощнику шерифа, что хозяева переехали, – заметил Боамунд. – Мы называем ее Великой Противоречащей Себе Пентаграммой. Это то место, я уверен. – И он забарабанил по двери – так сильно, что Ноготь, казалось, мог на расстоянии чувствовать, как она содрогается, – а затем начал что-то громко кричать на языке, который Ноготь при обычных обстоятельствах принял бы за болгарский.
Несколько секунд полной тишины; затем окошко над их головами со скрежетом распахнулось.
– Мы закрыты, – сказал голос. – Убирайтесь.
Боамунд воззрился вверх, открыв рот.
– Беддерс! – радостно взревел он и замахал рукой. – Беддерс, это я!
Ноготь поднял глаза на человека в окне: круглолицая лысая голова с большим красным носом.
– Бо? – отвечала голова тоном, который предполагал, что это было, конечно, лучше, чем розовые слоны или пауки, взбирающиеся по обоям, но тем не менее его никто сюда не звал. – Не может быть!
– Беддерс! – в полном восторге повторил Боамунд. – Давай-ка спускайся и открывай дверь, пока я не высадил ее пинком!
Этот диалог, как догадался Ноготь, находился в полном соответствии с тем, как у рыцарей принято разговаривать друг с другом. Очевидно, по законам рыцарства самым подходящим способом выразить теплые чувства, дружелюбие и благожелательность по отношению к другому рыцарю было предложить ему облачиться в полный доспех и предоставить ему возможность быть ссаженным с лошади и испытать прочность своей головы на пятнадцатифунтовой палице.
– Только притронься к этой двери, – отвечала голова, – и я ноги тебе переломаю.