В грязном пиджаке, с иссохшими руками в темных старческих пятнах, я так же грустно буду взирать на осенний пейзаж. Только мне будет от этого больнее, чем этому старику, потому что ему уже не стыдно. В данный момент, например, он поправляет кончиком языка свои фальшивые зубы и анализирует состояние своего организма.
Неожиданно из-за деревьев появляется стройная молодая девушка. Она идет по аллее, ветер обдувает ее платье, прилегающее к прекрасным бедрам; из-под шляпки выглядывают белокурые волосы. Она идет, беззаботная в своей свежей юности, с легким удивлением замечает нас, бесплатно сидящих, и затем тоже садится на скамью.
Очень тонкий аромат духов смешивается с запахом сырой листвы.
Ее глаза чудо как хороши. Черты лица не очень правильные, но само лицо бесконечно милое. Она откидывает назад голову и смотрит на небо с оттенком легкой грусти.
Старик встает и уходит. Адью, дедушка!
Старая женщина прерывает чтение и заговаривает с девушкой:
– Я прочла очень интересный роман, мадемуазель. Может, хотите взглянуть?
Она протягивает ей дешевое издание.
– Такое бывает и в жизни. C'est quelque chose de vécu. Действительно, жизнь подсказала сюжет.
– Вот как? – говорит молодая девушка, вежливо улыбаясь, и с легкой брезгливостью берет книжку.
– Это сама жизнь! – уверяет старуха.
Но эти слова уже относятся ко мне; она ждет, что я приму участие в разговоре, как поступил бы на моем месте настоящий француз. Например, так: «Вы правы, мадам. Я хоть и не знаю романа, но вы его прочли, и этого мне достаточно. Роман как сама жизнь, мадам, то есть жизнь как роман, как роман с продолжением. Вы, во всяком случае, женщина острого ума, как вы это подметили! Je vous enfélicite! Я поздравляю вас!» Или еще: «Enchanté, Madame! Я восхищен, мадам!»
Мамаша продолжает распространяться на ту же тему. Она обычно не читает романов, но как только она раскрыла первую страницу на этой бесплатной скамейке, то тут же сказала себе: «Tiens, ça m'intéresse. Ой, это мне интересно».
Молодая девушка, которая тем временем пробежала текст в нескольких местах, кривит рот и возвращает даме тетрадь.
– Интересно, правда?
– Очень! – говорит молодая. Встает, оправляет платье и идет.
Она уходит, и я никогда больше ее не увижу.
На ее стройной ноге натянулся шелковый чулок, юбка, шурша, хлопает по ее коленям, она идет и сдержанно покачивает узкое тело в ритме своих шагов.
Надо бы догнать ее, попросить не уходить, ведь я и без того так несчастен.
«Мадемуазель, будьте выше предрассудков! Через сто лет мы оба будем всего лишь грудой костей и клевер (трифолиум вульгарис) будет расти на наших могилках. Я чужестранец и живу один в Париже… Не уходите же! Скажите мне что-нибудь совсем простое… Вашему приличию это вовсе не повредит. Скажите лишь: „Какая прекрасная погода“, на первый раз мне и этого достаточно. Я больше не выдержу одиночества. Я уже дошел до того, что громко здороваюсь с незнакомыми пожилыми людьми – „Бонжур, мсье“ – из страха, что разучусь говорить. Стариков можно приветствовать без опасения подвергнуться наказанию, они даже не помнят, что они ели на обед. Я борюсь с удручающим чувством заброшенности. Отправляюсь, например, пешком в универмаг и пишу на бесплатной почтовой бумаге ободряющее письмо самому себе, осведомляюсь любезно о своем самочувствии и благополучии. Когда тишина вокруг меня становится совсем уже невыносимой, я громко говорю сам с собой в комнате, но только в предполуденные часы, когда отель пуст…»
Надо бы пойти за этой юной девушкой и познакомиться с ней.
Эта славная старая тетка на скамейке еще помогла мне, когда перед этим заговаривала то со мной, то с девушкой. Мне всего лишь надо было принять участие в разговоре. Милая старая тетка, я оказался тупым, я просто идиот, вы мне напрасно помогали.