Маленькие мидинетки, в единственном, за счет желудка приобретенном платье по последней моде, с глазами синими, как горные озера, нежным чистым цветом лица, ярко накрашенными губами и прекрасными, словно рекламными, зубами. Изящные девушки, которые раз в неделю купаются, сжавшись в комочек, в тазу для стирки и потом докрасна растирают махровым полотенцем свое тело, стараясь удалить с него все обнаруженные несовершенства. Мама, старый боевой конь, которая одна выпивает литр вина, долго наблюдает за происходящим и наконец не выдерживает: «Что ты, черт побери, затеваешь, коль ты так прихорашиваешься? Отдавай же наконец таз, нам нужно мыть салат».
Там, где извилистые тропинки более всего затенены, между деревьями и кустами, сидят и обнимаются любовные парочки. Он, как правило, сидит, устремив взгляд перед собой, а она смотрит на него блестящими глазами и шепчет возле самого его рта. Она ухаживает за ним. Пожимает его руку или залезает в рукав его пиджака, и он разрешает ее ладошке опускаться прямо до колен и смотрит при этом на нее. Это как взгляд смертельно больного, который глядит на алтарь любви и знает, что не позднее чем через двадцать четыре часа он станет лучшим супругом, незаменимейшим другом, любвеобильным отцом семейства…
Лучше всего мне пойти домой. Правда… в это время в отеле «Ривьера» тоже бушует любовь.
Ну, ничего.
Я устал, буду отдыхать, лягу в постель.
Запах свежезажаренного мяса заполняет гостиничный коридор. Отменный аромат. Ради своего желудка Мушиноглазый не экономит. Две смеющиеся молодые девушки обгоняют меня. Они одолевают сразу по две ступеньки, перешептываются между собой, оборачиваются и смеются, глядя на меня. Не по адресу, мои милые. У меня на все есть желание, только не на баб. Я занимаюсь сейчас больше с самим собой, как брахман. Хотя… брахманы тоже иногда съедают какой-нибудь пустячок, прежде чем углубиться в загадки жизни.
После полудня небо неожиданно затягивается тучками, начинается дождь. Прохожие бегут под арки ворот и пассажей, под навесы на террасах кафе и оттуда поглядывают на небо.
En voilà un dimanche emmerdant. Какое занудное воскресенье. И им кажется, что уже наступило утро понедельника.
Стоя за закрытыми окнами, рядом с пожелтевшими, странно пахнущими занавесками, я смотрю из своей комнаты на усталый осенний дождь. С легким стуком оставляет он на грязном стекле маленькие капли. Капли отправляются путешествовать, сливаются по пути с другими и зигзагами сползают вниз.
Где-то звонят колокола. О Боже мой, как отвратительно это одиночество!
Притихшие было комнаты гостиницы вновь оживают. Дождь загоняет обитателей с их возлюбленными домой. Так, сейчас начнется цирковое представление.
Тем временем дождь перестал, но тут же пошел снова.
Воздух стал сырым и влажным. Все безнадежно скучно. Что мне делать? Лучше всего мне снова выйти. Куда? Жизнь не имеет особого смысла. Человек совершает бессмысленные прыжки на пути между колыбелью и гробом, пока наконец не успокаивается навсегда. Близкие люди поскорее закапывают его, иначе в квартире появится трупный запах. Ах, не будем философствовать. Я беру пальто и спускаюсь по лестнице.
Перед входом в гостиницу я останавливаюсь.
Магазины открыты даже в воскресенье. Хотя некоторые закрываются после полудня. «Хотя…» Это прекрасное слово. Красивое и благородное. Оно подходит людям с перстнями с печаткой и пенсией. Такие слова употреблять я не могу, иначе опрокинется мое душевное равновесие.
С какой-то улицы сюда доносится протяжный, напевный звук. Грустный мужской голос. Похоже на старьевщика, «хэндли», как у нас называют. Так кричат парижские хэндли. Они толкают перед собой небольшую тележку и кричат: «Покупаю старую одежду… тра-ла-ла-ла… тра-ла-ла… я – хэндли… Тралла-лла…»
А мое пальто? Неожиданно толчками забилось сердце.
Почему бы и нет?
Лучше жить без пальто, чем завтра быть трупом в пальто. Я продам его.