— Ты с ума сошла, Леонела! Боже сохрани меня от этого Рохелио! Глаза бы мои на него не смотрели!
— Ишь ты какая привередливая! — И, смеясь, Леонела наконец удалилась обедать.
В особняке Линаресов много комнат. В одной всегда тихо. Только иногда из-за двери доносится негромкое постукивание. Это стучат костыли, с помощью которых Рохелио Линарес передвигается по комнате.
Вот и сейчас он на костылях добрался до окна, из-за которого доносился птичий щебет: окно выходит в дивный сад Линаресов, где ветки деревьев сгибаются от тяжести сладких плодов.
Рохелио любит наблюдать за птицами в саду, как может любить только человек, лучше других знающий цену свободным и легким движениям.
Но на этот раз ему не удается полюбоваться на птиц, потому что кто-то стучит в дверь.
— Кто там? — недовольно спрашивает Рохелио. Дверь открывается, и в комнату входит Леопольдина. В руках у нее поднос с едой. Она ставит его на комод.
— Я ведь сказал тебе, что не хочу есть, — говорит Рохелио.
— Вы должны питаться как следует, а то и захворать недолго, — наставительно отвечает Леопольдина.
Она начинает накрывать маленький столик.
— Не все ли равно?.. Захворать… Умереть… Да я с детства о том только и мечтаю, чтобы умереть. Разве лучше жить калекой?.. Унеси еду, я же сказал тебе, что не буду есть.
Леопольдина, как бы не слыша его слов, продолжала стелить скатерть.
— Ты что, не слышишь? Унеси еду, если не хочешь, чтобы я тебе ее в лицо бросил.
Леопольдина постелила скатерть и поставила на нее поднос.
— Да вы ведь ничего не хотите делать, чтобы вылечиться, — сказала она. .
Рохелио ответил не сразу.
— Ты же знаешь, Леопольдина, что мне нельзя помочь. Сколько врачей меня смотрели с самого детства! Хоть один мне помог?.. Для чего же мне жить калекой?
Старшая служанка опустила голову.
— Надо смириться, — сказала она тихо.
— Смириться? Легко сказать… Знаешь что, лучше уйди отсюда, оставь меня одного. И пусть никто сюда не заходит. Сегодня я никого не хочу видеть. Ты слышишь?
— Хорошо, молодой сеньор, хорошо.
Она все сделала как надо и теперь могла уйти.
Уже спускаясь по лестнице, она услышала крик из-за двери: «Леопольдина, разве я не просил тебя убрать отсюда эту проклятую еду?!» Не обращая внимания на крик, Леопольдина продолжала спускаться.
Грохот посуды, сброшенной со столика костылем Рохелио, и падение самого больного, потерявшего равновесие от неловкого движения, Леопольдина уже не слышала.
В одном из уголков Вилья-Руин, возле дома Розы, стоит алтарь Девы Гвадалупе. Жители «затерянного города» следят за тем, чтобы здесь всегда было чисто.
В это утро алтарь убирала Томаса.
Ей мешала Каридад.
— Мое дело предупредить тебя, Томаса, — говорила она. — Если ты не приструнишь свою Розу — хлебнешь с ней горя. Во всяком случае, я терпеть ее выходки больше не собираюсь. Она меня допекла!
Томаса, продолжая мести около алтаря, поздоровалась с двумя женщинами, остановившимися, чтобы перекреститься.
Каридад, однако, не унималась. Томаса устало посмотрела на нее.
— Неужто ты не понимаешь, Каридад, что Розита совсем еще дитя?
— Дитя?! Это она-то дитя? Да на ней воду возить можно! Она тебе помогать должна. У тебя во всем нужда. А ты ей потворствуешь. Делает что хочет! И это ты виновата. Кого ты из нее вырастила? Дикарку! Тупицу!
— Ну хорошо, хорошо, Каридад, утихни ты, утихни… Я поговорю с Розитой… Чтоб она, значит, оставила твоего сына в покое.
С трудом разогнув спину, Томаса направилась домой. Каридад не удержалась от того, чтобы не пообещать ей в спину:
— А не то я ее так отделаю — не узнаешь! Ну, прощай, Томаса, я тебе добра желаю…
Войдя в свое нищее жилище, Томаса застала Розу в кресле за чтением журнала.
— «Хватит курочить из себя»… Нет, неправильно… «Хватит корчить»… Во дает!..