В прошлом интервьюеры избегали Бориса, поскольку тот не мог толком изъясниться, но сегодня вечером, казалось, он обрел свой язык.
– Почему вы не раскрывались раньше? – спросил «Стандарт».
– Да я просто не знал, как начинать. Рецензии были настолько пугающими, что практически заставили меня замолчать. И я стал помощником Раннальдини. Ведь Раннальдини никогда ничего не искал.
– А что случилось с Раннальдини этим вечером? – задал вопрос «Мейл»..
Борис усмехнулся:
– Я думаю, он сбежал через балконную дверь.
– Почему он не включал в программу вашу музыку?
– Она ему не нравится. Он не понимает авангардной музыки. – Борис немного подумал: – Да и вообще Раннальдини просто собиратель пустых бутылок.
Представители прессы покатились со смеху.
– Ну довольно, – нетерпеливо сказал Боб. – Борис уже достаточно потрудился этим вечером, а у него утром несколько важных звонков.
– У меня днем должна быть лекция о Малере.
– Попозже узнаешь, что у тебя должно быть. – Осторожно извлекая Бориса из объятий Сесилии, Боб повез его на ужин в «Лисички» на Старой Бромптонской дороге. Кисти Бориса так болели, что он с трудом управлялся с мясом – да он и не был особенно голоден, но пил много красного вина и долго говорил о Рэчел.
– Она же была очень холодна со мной. Она не спала со мной, поскольку думала, что я чересчур озабочен, а я и был чересчур озабочен, ведь она же не спала со мной. Это какой-то заколдованный круг. Она, конечно, сука, но я люблю ее. Я ненавижу Раннальдини за то, что он подбирался к ней. И ты знаешь, он одно время жил с Хлоей.
– Она потому сука, что чувствует неуверенность, – вставил Боб.
– Хлоя приходит домой, когда я ухожу, – мрачно продолжал Борис. – И вообще она приходит домой только тогда, когда устала или у нее грязные волосы. А Рэчел могла наплевать на все. Но мне было тяжело с ней, потому что она боялась за меня. Я-то думал, что по ту сторону трава зеленее, а оказалось, что она просто перегружена пестицидами. А этот вечер был великолепен. Спасибо тебе, Боб, но я хотел бы, чтобы и Рэчел и дети были там. А моя новая симфония посвящена Хлое. Когда я писал ее карандашом, Хлоя переписывала чернилами по линейке.
– Зачем скрывать свой выбор? – сказал Боб. – Почему бы не посвятить ее Хлое? Твоя симфония – это просто фантастика. Я не знаю более волнующего произведения. Я уже отправил ее Саймону Раттлу. Рэчел несчастлива и любит тебя. Почему бы не попробовать еще раз? У тебя теперь есть деньги, а после сегодняшнего вечера ты будешь твердо стоять на ногах, так что ситуация изменилась.
– Можно я возьму эту партитуру? – спросил Борис, когда они, пошатываясь, вышли в красновато-коричневую ночь. – Я бы хотел пройтись по ней и исправить ошибки.
– Оставь все себе, – сказал Боб. – Ты должен войти в историю. Точно так же Ленни Бернстайн принял эстафету от Бруно Вальтера.
Это было подтверждено экстатическими обозрениями и колонками новостей во всех газетах, вышедших на следующее утро. Самая лучшая статья появилась в «Таймс», жену критика которой Раннальдини увлек в постель за неудачное интервью. Весь день сыпались приглашения дирижировать, сочинять, появиться на телевидении и дать интервью прессе. Вместо намеченной лекции о Малере Борис сидел на передней парте и излагал студентам события прошлой ночи в «Альберт-холле».
Раннальдини, мрачно наблюдавший все эти записи, сходил с ума от зависти. Позвонив Бобу, он наорал на него, что его заменили таким безнадежным любителем.
– Он был блестящ, – возражал Боб. – Я еще никогда не слышал таких долгих оваций.
– На променад-концертах публика всегда доброжелательна. Если бы даже Таблоид вышел в белом галстуке, и ему бы аплодировали, потеряв голову.