Мать разрешила ему почистить будильник. Может, и не разрешила бы, да перед этим Гурька ловко починил примус и доказал, что в технике он кое-что понимает. Почистил Гурька будильник, а он вообще перестал ходить: сломалась пружина и погнулся маятник. Оценив Гурькину работу, отец сказал, что после нее отдавать будильник в мастерскую не стоит, дешевле обойдется новый купить.
…Гурька перекладывал одну вещь за другой, и на душе у него было очень грустно. И учиться в школе юнгов хочется, и расставаться с прошлым тяжело… Это было прощание не только с вещами, которые дороги Гурьке, а со всем – с городом, где он родился и прожил четырнадцать лет, с друзьями, с детством.
Гурька открыл коробочку. В ней лежала линза, раздобытая Николаем для проекционного фонаря. Всего таких линз требовалось две. Николай говорил, что знает, где можно купить вторую. Не успели…
Все оставалось Николаю: и старые, почерневшие, затупленные о железо ножницы, и кусочки белой жести, и пара подшипников от самоката, и панель от радиоприемника. Все он отдаст другу, чтобы помнил о нем, Гурьке.
6
Алевтина Сергеевна Лизунова, женщина болезненная, не терпела какого-либо шума в доме. А Николай и Гурька любили повозиться, помастерить что-нибудь. Поэтому они встречались у Захаровых или на улице.
У Лизуновых Гурька бывал редко. А если требовалось срочно встретиться с товарищем, он вызывал его каким-либо условным сигналом: свистнет или комочком земли бросит в окно. Алевтины Сергеевны он почему-то боялся и не любил ее.
Гурька сложил все обратно в ящик, сунул Горке ручку от радиоприемника, чтобы не остался в обиде, и отправился к товарищу.
Николай оказался дома один.
Сделав знак, чтобы Николай подождал минутку, Гурька сходил за оставленным в коридоре ящиком и, протянув его Николаю, сказал:
– Возьми.
– Что случилось? Тетя Катя не позволяет
держать у нее?
И тут Гурька подумал, что не смог бы объяснить товарищу свое решение оставить ему ящик, не выдавая военной тайны. Но тот своим вопросом подсказал ему выход.
– Да, понимаешь, бранится… И не так, чтобы
очень бранится, а ребятишки у нее. Еще растащат.
– А я куда дену ящик? Увидит мама, скажет, чтобы сейчас же выбросил. Ты ведь знаешь,
какая она у меня. Пальцы, скажет, порежешь, играть на скрипке не сможешь…
– Спрячь где-нибудь.
– Где?
Николай задумался, потом просветлел лицом и, подняв кверху палец, воскликнул:
– Эврика! Я его спрячу…
Он взял ящик и вышел куда-то. Вернувшись,
спросил:
– А как же проекционный фонарь? Где мы
будем делать его?
Гурьке снова пришлось вывертываться.
– Поживем, увидим… Что-нибудь придумаем.
– От отца ничего не слышно?
– Нет.
Помолчали. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, Гурька сказал:
– А я в школу юнгов уеду.
Сказал помимо воли, хотел бы вернуть свои слова обратно, но уже поздно.
Николай вытаращил глаза.
– Куда, куда? В какую шкоду? – Юнгов.
– Таких школ и нет вовсе.
– Есть!
– Да нет же!
– А я говорю, есть!
– Ну, а где эта школа?
– Военная тайна.
Николай засмеялся.
– Хо!… Военная тайна! Скажет тоже! Да знаешь ли ты, кто такой юнга?
– Знаю.
– А ну, скажи.
– Юнги – это моряки, которые на кораблях
плавают.
Николай сказал серьезно:
– Верно. Про юнгов я читал. Но юнги давно,
еще до революции были. Тогда, по-моему, юнгов
ни в каких школах не учили. Просто на корабль
брали мальчика и называли его юнгой. А где ты
узнал, что есть такая школа?
Гурька рассказал и про Костюкова, и про военно-медицинскую комиссию. Осматривали его именно военные врачи, а не гражданские. Гурька даже постарался обрисовать, какие это были врачи, как они выглядели внешне.
– Один такой, старый уже. Усы. Дока, видать. Покажи, говорит, Захаров, язык. Я ему язык вывернул, а он заглянул в рот, потом тут постукал, там послушал… Хорош, говорит. А другой, помоложе, в очках. Руки у него вот такие; как у тебя" Пальцы длинные и холодные-холодные!
Посадил меня на табуретку, велел положить ногу на ногу. Потом вот как по этому месту молоточком стукнет! Я – дрыг ногой! Но ничего, не сильно. Годен, значит, и по ногам.
7
В тот же день у Лизуновых был скандал. Николай заявил отцу и матери, что он непременно хочет ехать вместе с Гурькой Захаровым в школу юнгов.
Алевтина Сергеевна поначалу хотела просто отмахнуться от сына, но, когда он попросил отца позвонить в райком комсомола, помочь поступить в школу юнгов, раскричалась.
Она упрекнула мужа: не занимается воспитанием сына, учителя жалуются й вообще, чем дальше, тем больше Николай отбивается от рук.
Но у Николая тоже был характер, и он иногда умел его показать. Чтобы Гурька один, без него, да поехал в школу юнгов? Нет, это невозможно. Лучше перенести сколько угодно материнских слез, перетерпеть любое наказание. Если отец не поможет ему поступить в школу юнгов, он убежит из дому или сделает что-нибудь с собой. Вид у него при этом был такой решительный, что нельзя было не поверить в непременное исполнение этой угрозы.
Но Николай напугал только Алевтину Сергеевну. Отец, Кузьма Антонинович, подумал, что Николая следует выпороть, однако, зная характер жены, решил не делать этого. Алевтина Сергеевна могла долго и нудно допекать Николая словами, но ничего другого не терпела и не допускала.
Кузьма Антонинович был занят на большой работе. На Николая у него не хватало времени. А между тем сын действительно все более отбивался от рук. Даже педагоги, которым платили деньги за уроки музыки и рисования, жаловались – плохо он относится к занятиям.
"А к чему все это? – думал Кузьма Антонович [TD1].– Разве меня опекали няни? Жизнь и работа всему научили. В школе юнгов Николай лучше научится ценить то, что сейчас само лезет ему в рот".
Кузьме Антониновичу нелегко было признаться даже самому себе, что во многом он виноват сам и не таким он хотел видеть своего сына. Но не всем же быть академиками, инженерами, врачами. Военные люди, защищающие Родину от врагов, нужны не меньше. А сейчас война. Лучше подготовить воина-патриота, чем сделать из сына истерического баловня, который вообще может кончить плохо.
Николай стоял у окна и плакал. Он зло колотил кулаком по подоконнику и продолжал твердить:
– Все равно уеду! Вот увидите, уеду!
Кузьма Антонинович прикрикнул на него,
приказал перестать дергаться и отправиться в свою комнату.
Когда сын вышел, Кузьма Антонинович сказал жене:
– По-моему, пускай едет.
– Что ты, Кузьма!
– А ничего особенного. Не на худое дело парень просится.
– Да ведь война!
– А ты помнишь, Николенька Ростов в
"Войне и мире" Толстого таким же вот мальчиком
воевал с французами.
– Причем тут Николенька Ростов? Не понимаю. Война войне рознь. Разве можно сравнивать?
У меня свое дитя, а ты говоришь о Николеньке
Ростове…
– Николай поучится в военно-морской шко
ле, подрастет, человеком станет… А здесь… Ты
больная. Тебе трудно с ним. У меня дел выше
головы…
Алевтина Сергеевна долго еще не соглашалась с мужем. Ведь Николай у них один сын, надо обязательно дать ему образование, прежде чем отпускать от себя. Школа юнгов, наверное, находится близко от фронта, и там его могут убить.
– Мы живем далеко от фронта,– сказал
Кузьма Антонинович,– но и нас немцы могли
убить при налете на город. Кто может сказать, что налет не повторится?
Разговор этот был долгим и серьезным. Но Николай победил. Алевтина Сергеевна уступила уговорам мужа и со слезами бросилась в комнату сына.
8
Группа ребят сидела на скалистом берегу Белого моря в Рабочеостровске и ждала судна, идущего на Соловки.
Гурька и Николай расположились на коричневом валуне и смотрели на море. Небольшие серые волны лениво и монотонно хлюпали о прибрежные камни. По-осеннему хмурое, закрытое вдали туманом море казалось таинственным, полным нового, неизведанного.
Кроме Гурьки и Николая, на берегу сидели пятнадцатилетний крепыш Митя Коробков, смуглолицый Жора Челноков, высокий стройный Ваня Таранин и маленький рыжий Петя Агишин, которого ребята сразу стали звать Петушком.
Пока ехали до Рабочеостровска в поезде, ребята познакомились, и многое узнали друг о друге. Все они, кроме Агишина, были из одного города. У Мити Коробкова родителей не было. До сих пор он рос и воспитывался в детском доме. У Вани Та-ранина и Жоры Челнокова отцы воевали на фронте, а матери работали.
Петю Агишина милиция подобрала на вокзале. Он убежал от немцев, которые захватили его село в Курской области, и хотел добраться до Омска. Там жила одинокая Петина тетка. Но денег на дорогу у него не хватило. На запрос милиции из Омска ответили, что тетка недавно скончалась. Ехать туда Агишину было незачем. Как раз в это время проходил набор в школу юнгов Северного флота. Пете предложили поехать учиться, и он согласился. Дома, в селе, у него остались мать и сестренка. Отец Агишина до войны служил в Советской Армии пограничником. Но с тех пор как началась война, от него не было никаких вестей.
В дороге ребята не только познакомились, но и подружились. Гурьке особенно понравился спокойный, рассудительный Митя Коробков. Воспитывался Митя в детдоме, который находился в том же районе города, где жил и Гурька. И хотя они учились в разных школах, кое-кто из Гурькиных приятелей бывал на вечерах в Митиной школе, и Коробков знал их.