В комсомол его приняли — единственного в классе — вместе со старшеклассниками, за «отлично» по всем предметам и за успешное руководство классной стенгазетой «Орленок».
Гарик заявил, что войны с Германией не будет, но будет война с Японией и что японцы после Китая займут всю Россию (кроме Кавказа, который займут англичане, и Южной России с Одессой, которая достанется французам). Москву японцы займут тоже, и сразу же перестреляют всех комсомольцев. Поэтому он лично не одобряет вступления Роберта в комсомол. Хотя, конечно, Роберт, как армянин, может поехать на Кавказ и занять высокий пост в будущей англо-кавказской армии.
Ника подробно рассказал о том, что он видел и слышал накануне. Гарик сказал: «Почему этого человека зовут Самуэль? Он должен был называться Самуил. Это — странно. И чего он боится, если его все равно убьют?» По поводу Анатолия Гарик решил, что тому нечего бояться, пока он не поедет вместе с Сергеем Михайловичем за границу. По возвращении же его, по-видимому, убьют, а Сергея Михайловича на время оставят, а потом — тоже убыот. Что же касается призыва дедушки «быть, как мертвый», то это — просто тривиально, ибо каждому сведущему человеку известно, что колдуны (по-видимому, как добрые, так и злые) обычно вселяются в тела (как мертвые, так и живые) других людей. «Так стань же мертвым, чтобы дать им возможность действовать!» — воскликнул Гарик.
Разговор явно перемещался в область магии. И тогда Роберт заметил, что самое интересное из рассказанного Никой — это слова дедушкио смыслах . И что об этом написаны десятки книг, преимущественно на никому не известных языках. И что сам он читал, что смыслы «помещаются» зачастую в вещах, абсолютно неживых и неподвижных, например — в узорах ковров. И что есть особые люди, которые умеют читать смыслы в коврах, анаграммах, например, некий Георгий Иванович, которого дядя Роберта, Самсон, лично знал в Москве в конце десятых [8] .
Так закончился разговор об этом дне.
Глава четвертая: Продолжение религиозного воспитания; обрывки разговоров о силе, диалектике и духе
Боюсь, что многое в этой главе — результат моей фантазии более, чем память о фактах. Однако, едва написав эту фразу, я сообразил, что и ее досговерность весьма сомнительна. Ведь если у меня плохая память (а она у меня действительно плохая), то откуда я знаю, что я запомнил, а что выдумал? Поэтому сейчас я склоняюсь к более компромиссной формулировке: я думаю (не помню, а думаю ), что содержание высказываний здесь передано верно, хотя способ их соединения и обрамления, безусловно, мною придуман. [9]
Но только теперь, когда я вновь задаю себе все тот же нелепый вопрос — почему за все мое довольно долгое детство я так ни разу и не видел Нику? — ответ оказывается довольно простым: да потому, что почти все время моего общения с ребятами во дворе проходило в играх в войну, в аресты и допросы врагов народа (включая расстрелы и пытки) и в разговорах про то, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются одни. Очевидно, что эти темы Нику в то время не интересовали, и хотя некоторые из его привычных собеседников и предавались время от времени этим военно-эротическим утехам, но, видимо, гораздо реже, чем я. Поэтому их редкие разговоры со мной о вещах абстрактных или мистических могли и не совпадать с их разговорами с Никой на те же темы.
Нет ничего удивительного в том, что Ника сначала узнал о Георгии Ивановиче, а потом о Гегеле, ибо о последнем Роберт рассказал мне только в начале марта 1938-го, а он всегда любил «выстреливать» только что полученной информацией по нескольким лицам одновременно.