Ее силы восстанавливались очень медленно».
8
С.В.Ковалевская – А.О.Ковалевскому. Из Москвы в Одессу. Сентябрь 1883 года.
«Вчера я случайно встретила Леонида Ивановича Рагозина, который потом зашел ко мне […]. После разговора с Леонидом Ивановичем я сама начала думать, что друзья В[ладимира] О[нуфриевича], адвокаты Танеев и Языков, значительно преувеличивали ответственность, могущую пасть на В[ладимира] О[нуфриевича], и этим, может быть, и погубили его. Ведь его ни разу не вызывал судебный следователь по этому делу, тогда как других директоров уже не раз таскали, а они между тем и ухом не ведут».
9
С.В.Ковалевская – А.О.Ковалевскому. Из Москвы в Одессу. Октябрь 1883 года.
«Вчера мне удалось после многих усилий достать у судебного следователя все частные бумаги Владимира Онуфриевича. Оказывается, что Владимир Онуфриевич уже 1 февраля сделал, вероятно, первую попытку лишить себя жизни, так как у него в бумагах нашлось несколько прощальных писем, помеченных этим числом. Одно из этих писем, самое длинное, Вам, которое и пересылаю Вам; другое в одну строчку, Юле: „Простите, не мог иначе“; и, наконец, еще короткое письмо М.А.Боковой, в котором он прощается с нею и Сеченовым и спрашивает, не желала ли бы она взять Фуфу на воспитание».
10
В.О.Ковалевский – А.О.Ковалевскому. Неотправленное письмо от 1 февраля 1883 года, выданное судебным следователем Вознесенским С.В.Ковалевской и переправленное ею адресату.
«Дорогой, бесценный друг мой Саша; боюсь я очень, что очень огорчу тебя, но при собравшихся со всех сторон надо мною тучах это было единственное, что оставалось сделать.
Память моя так ослабела в последнее время, что я вижу близко наступающее время, когда их (лекции. – С.Р.) совсем читать нельзя будет, – и что я стану тогда делать?.. – Все, к чему готовился, разбито этим, и вся жизнь складывается ужасно тяжело, и в будущем видно все только лишь больше и больше тяжелого.
Конечно, всему виноват я сам; неустойчивость характера, которая не дала мне тотчас по возвращении из-за границы в 1875 году, несмотря на отсутствие места, все-таки неуклонно сидеть над научными занятиями, а побудила завести разные дела для материального обеспечения в будущем, – вот главная причина, приведшая меня к такому концу.
Напиши Софе, что моя всегдашняя мысль была о ней, и о том, как я много виноват перед нею, и как я испортил ее жизнь, которая, не будь меня, была бы светлою и счастливою. Последняя моя просьба к Анюте позаботиться о ней и о маленькой Фуфе, она одна теперь в состоянии сделать это, и я умоляю ее об этом.
Прошу прощения у твоей милой жены Тани за горе, которое наношу, но я опасаюсь, что, оставайся я среди вас, я причинил бы еще больше горя; целую всех детей – Веру, Володю и Лиду и тысячу раз прижимаю к сердцу мою бедную Фуфу. Обнимаю тебя, дорогой, бесценный друг Саша.
Твой Владимир».
11
Владимир Онуфриевич Ковалевский не оставил воспоминаний о своей короткой, безжалостно растраченной жизни.
Единственная дочь, прожившая свою непростую и не очень счастливую жизнь… Двенадцать научных работ, значения которых ни сам Владимир Онуфриевич и никто из близких ему людей не сумели оценить по достоинству… Да неоплатный долг Акционерному обществу по производству нефтяных минеральных масел… Вот, пожалуй, и все наследство Владимира Ковалевского.
Еще осталась уникальная коллекция ископаемых костей да множество писем, которые он писал друзьям, жене, коллегам, а больше всего и подробнее всего «милому другу Саше», то есть брату своему Александру Онуфриевичу.
И осталась жизнь – единственная и неповторимая, необычайно запутанная, прожитая безалаберно и безоглядно.
Имя Владимира Ковалевского навечно внесено в пантеон мировой науки.