— Нисколько, — заверила его госпожа Звукозапись. — Это ведь я звоню. Без любимого дела, без сбора и распространения звуков мне здесь так одиноко, что я звоню себе раз семь-восемь на дню, чтобы спросить, как я поживаю.
— И как вы поживаете? — вежливо спросил Мило.
— К сожалению, не слишком. Сплошные помехи, — посетовала она. — Однако что вас ко мне привело? Впрочем, понятно — вы приехали посмотреть на архивы звукозаписи, не так ли? К сожалению, для экскурсий наше звукохранилище открыто только раз в неделю — по понедельникам с двух до четырех. Но уж поскольку вы прибыли издалека, для вас придется сделать исключение. Следуйте за мной, пожалуйста.
Она резво вскочила и выскользнула в коридор, колокольчики откликались созвучным хором в такт каждому ее шагу.
— Они звенят, как созвучья на концах стихотворных строк, — заметила она. — Вам нравятся такие созвучья? — спросила она и воскликнула: — Я их обожаю! К тому же от них немалая польза: когда я теряюсь в коридорах моего бесконечного замка, ст
— Ну как? Ведь это совсем легко, не правда ли? То же происходит и с остальными звуками. Если вы постараетесь, то очень скоро поймете, как выглядит любой из звуков. К примеру, возьмем смех. — И она звонко рассмеялась.
Тысячи крошечных ярких меховых пушинок заплясали вокруг.
— Если же речь идет о речи, — продолжала она, — то какие-то части речи легки и воздушны, какие-то — колючи и угловаты, но, к сожалению, в основном речи — тяжеловесны и занудны.
— А музыка? — спросил Мило взволнованно.
— Мы делаем ее здесь же на ткацких станках. Симфонии — большие прекрасные ковры с узорами ритмов и мелодий. Концерты — это гобелены. Зато серенады, вальсы, увертюры и рапсодии ткутся целыми рулонами. А вот вам и песни, которые вы так любите распевать! — воскликнула она, протянув ему стопку цветных платков — тех самых, которыми утирают нос.
Она вдруг примолкла и печально вздохнула:
— Был у нас даже такой отдел, где занимались одним-единственным делом — упаковывали шум моря в морские раковины. Ах, какое это было счастье!
— Почему же вы теперь не производите все эти звуки? — вскричал Мило с таким напором, что госпожа Звукозапись отпрянула от неожиданности.
— Не надо так кричать, молодой человек! Самое сложное в нашем деле — это отрегулировать громкость. Давайте вернемся ко мне в приемную, там я все вам объясню… А вот этого попрошу не делать!
Последнее замечание касалось попыток Мило затолкать в задний карман брюк один из БУМов турецкого барабана.
Они вернулись в приемную, и пока Звукозапись, усевшись перед приемником, настраивала его точно на волну тихого часа, Мило настойчиво повторял свой вопрос, правда, не так громко.
— Держать звуки под замком мне и самой не по душе, — наконец тихо ответила она. — Звуки и созвучья порою могут сказать куда больше, чем слова, только к ним надо прислушаться.
— Но если так, — заметил Мило, который в этом ничуть не сомневался, — почему бы вам не освободить их?
— НИ ЗА ЧТО! — вскричала госпожа Звукозапись. — Зачем народу звуки? Только затем, чтобы исказить их до неузнаваемости, чтобы стали они безобразны на вид, а на слух и того хуже? Нет уж, пусть этим теперь занимается доктор Какофонии и его чудовищный Чудовищный ТАРАРАМ.
— Не всякий шум — плохой, — не отступал Мило.
— Может быть, оно и так, — упорствовала она. — Но! Либо они будут использовать звуки так, как мне нравится, либо — никак.