Хорошо, что я в это время накрывала на стол, но Михельс взъярился:
«Ты почему одна?»
«Торопилась накрыть стол, а ваш Серый в уборной сидит», — говорю я, а он продолжает с этакой подозрительностью:
«По-моему, ты по телефону разговаривала?»
«Мне и звонить-то некому», — говорю. Ну, обошлось без последствий, только он на Серого накричал. А вечером и вы все появились. Я очень испугалась, когда Серый револьвер вынул.
— Спасибо, Лейда, — сказал Югов. — Ты нам здорово помогла.
Вечером мы были дома. Югов отпустил меня до утра. О наших чекистских делах, как и всегда, разговора не было. К моим ночным отсутствиям давно привыкли, а вот Лейду все расспрашивали о ее свободной от бабушки жизни в Милютинском переулке. Лейда отчаянно и разнообразно врала.
— Вольная импровизация, — сказал я ей, когда мы остались одни на кухне, — можешь считать себя почти писательницей.
20. Диверсия
Вор-дезертир по кличке «Серый» пришел к своему корешу Митьке Замятину, который тоже ютился в брошенной жильцами квартире.
— Водки принес? — спросил Митька.
— А то нет? Чистый грузинский тархун. Четыреста рублей пол-литра.
— Ну а у меня закусь, черный хлеб с воблой. Карточки новые выдали. Не удалось вынуть?
— Ну сядем тогда. Дело есть.
— Давай.
— Чужому нужно где-нибудь на путях под Москвой мину поставить. Товарный эшелон с танками по Ярославской пойдет. Танки заправлены. Взрыв. Пожар. Половина эшелона — под откос.
— Значит, в Пушкине хочешь?
— Ясно. Там у тебя тесть в депо работает. Поможет.
— За что?
— За пару косых тебе и тестю. Ну и мне кое-что останется.
Замятин подумал и вздохнул:
— Тестю я говорить не буду: выдаст. Самим придется возиться. А я, честно говоря, не люблю в политику лезть. Мне и в России жить неплохо. Да и твой Чужой мне не нравится. Я лучше подумаю.
— Думать некогда. В четверг эшелон пойдет. В шесть часов утра к Москве подходит.
— Боязно, — протянул Замятин, — тут же не с уголовкой дело иметь придется, а с чекистами. Если влипнешь — вышка.
— И чекистов обмануть можно, — убеждал Серый своего собеседника. — А России все одно не будет. Мне один тут из Минска русскую газету привез. Пишут, что зимнее наступление задерживается из-за ранней зимы. Ведь с октября закрутила. А весной новое наступление начнется, и Москве все равно конец. Чужой у своих нас всегда поддержит.
— Не знаю, — опять нерешительно протянул Замятин.
— Сделано, — успокоился Серый, — подберем пару людишек, выберем место и засядем подале. Умно сделаем, все выйдет.
— Чужой тоже будет?
— Непременно. Там же и расчет.
Об этом разговоре я услыхал от Замятина: он сам явился на Дзержинку и сидел у Югова.
— Вот тебе и диверсионный акт, о котором говорил Зингер, — обратился ко мне Югов. — Нашелся честный человек: предупредил. Так говоришь, завтра?
— Завтра после пяти утра. Мину устанавливаем крупную, новехонькую. А мы будем в кустах под откосом сидеть. Там у Пушкино большущий откос, а кусточки реденькие. Устанавливаем, как только тесть мой из депо пройдет. Сам-то он ничего не знает.
— Михельс будет наверняка?
— Мне так сказали. Мы его Чужим зовем.
— Обязательно должен быть. Может, где-нибудь в сторонке. Придется весь этот участок пути оцепить. Московский гарнизон поможет. — Югов засмеялся: — А тебя, милок, тоже за живое задело? Не захотел немецким шпионам помогать?
— Не могу против своих, — Замятин опустил голову.
— Я думаю, тебе все равно придется на фронт возвращаться… Хвоста за собой не оставил?
— Нет. Мне доверяют.
— Так иди переулком да посматривай, если что…
Когда он ушел, Югов распорядился:
— Значит, завтра в пять у пушкинского депо. Вы с Безруковым придете пораньше и наблюдайте за всеми, кто появляется у железнодорожных путей.